После этого случая у меня появилась слабость к юным карманникам. В последовавшие за «культурной революцией» годы воровство распространилось очень широко; однажды у меня пропали продовольственные талоны на целый год. Но всякий раз, услышав, что полицейские или другие защитники «правопорядка» избили карманника, я чувствовала боль в сердце. Пожалуй, тот мальчишка на зимнем перроне выказал больше человечности, чем лицемерные столпы общества.

В общей сложности за время путешествия мы преодолели более трех тысяч километров; никогда в жизни я не доходила до такой степени истощения всех сил. Мы побывали в старом доме Мао, превращенном в музей — святыню. Смотрелся он довольно величественно и никак не сочетался с моими представлениями о жилище угнетенного крестьянина. Подпись под огромной фотографией матери Мао гласила, что она отличалась необыкновенной добротой и, хотя происходила из довольно состоятельной семьи, часто помогала продуктами бедноте. Так значит, родители нашего Великого Вождя — богатые крестьяне! Но богатые крестьяне — классовые враги! Почему же родители Председателя Мао — герои, а другие классовые враги — объект ненависти? Этот вопрос так напугал меня, что я немедленно заставила себя о нем забыть.

Когда в середине ноября мы вернулись в Пекин, там стояли морозы. Приемные размещались теперь не на вокзале, потому что его территории явно не хватало для все новых потоков молодежи, изливавшихся на столицу. На грузовике нас отвезли в парк, где мы всю ночь ждали, пока нас куда — нибудь поселят. Мы не могли сесть, потому что земля заиндевела. На секунду — другую я заснула стоя. Я не привыкла к суровой пекинской зиме; к тому же из дома я уезжала осенью и не взяла с собой теплой одежды. Ветер продувал меня до костей, ночь тянулась бесконечно, точно так же, как и очередь. Она извивалась вокруг покрытого льдом озера в центре парка.

Забрезжил и наступил рассвет, а мы, лишенные всяких сил, по — прежнему стояли в очереди. Поселили нас лишь вечером — в Центральном театральном институте. Когда — то наша комната служила классом вокала. Теперь на полу лежали в два ряда соломенные тюфяки без простыней и подушек. Нас встретили офицеры ВВС, которые пояснили, что Председатель Мао прислал их с поручением заботиться о нас и обучать военном делу. Забота Мао страшно нас растрогала.

Обучение хунвэйбинов военному делу было новостью. Мао рассудил, что беспорядочное разрушение, развязанное им самим, пора обуздать. Из сотен «красных охранников», размещенных в театральном институте, офицеры составили «полк». У нас сложились с ними хорошие отношения. Особенно нам полюбились двое, чье семейное происхождение мы, по традиции, сразу же узнали. Командир батальона был крестьянином с севера, а политрук происходил из интеллигентной семьи из знаменитого города — сада Сучжоу. Однажды они предложили отвезти нашу шестерку в зоопарк, но просили никому об этом не рассказывать, потому что в их джипе больше не было места. Кроме того, они намекнули, что не имеют права вовлекать нас в занятия, не связанные с «культурной революцией». Не желая создавать им проблемы, мы отказались от их предложения, заявив, что «хотим отдавать все силы революции». Офицеры принесли нам два мешка больших спелых яблок — редкость в Чэнду — и связки водяных каштанов в карамели, знаменитое пекинское лакомство. Чтобы отблагодарить их за доброту, мы прокрались в их спальню, унесли грязное белье и с большим энтузиазмом выстирали его. Помню, как я пыталась справиться с формой защитного цвета, очень тяжелой и не гнущейся в ледяной воде. Мао велел народу учиться у военных, потому что желал, чтобы все соблюдали строгую дисциплину и были так же беззаветно ему преданы, как армия. Учеба у солдат шла рука об руку с проповедью любви к ним, и многочисленные книги, статьи, песни и танцы изображали девушек, стирающих бойцам белье.

Я стирала даже их трусы, но у меня не было и тени фривольных мыслей. Думаю, многие мои сверстницы, оказавшиеся в центре политических бурь, не задумывались о подобных вещах. Но не все. Отсутствие родительского глаза для некоторых означало свободный образ жизни. Вернувшись домой, я услышала о бывшей однокласснице, пятнадцатилетней красотке, отправившейся путешествовать с пекинскими хунвэйбинами. По дороге у нее приключился роман, так что возвратилась она беременной. Отец ее побил, соседи обжигали презрительными взглядами, друзья с удовольствием распространяли о ней сплетни. Она повесилась; в ее прощальной записке говорилось, что «ей слишком стыдно жить». Никому не показалось странным это средневековое чувство стыда, которое стоило бы сделать мишенью подлинной культурной революции. Но Мао подобные темы нисколько не волновали, они не входили в число «пережитков», с которыми боролись хунвэйбины.

«Культурная революция» произвела на свет немало воинствующих святош, в основном молодых женщин. Другая моя одноклассница как — то получила любовное письмо от шестнадцатилетнего мальчика. В ответном письме она назвала его «предателем революционных идеалов»: «Как смеешь ты лелеять в душе такие бесстыдные мысли, когда классовый враг по — прежнему свирепствует, и столько людей еще живут в капиталистическом аду!» Этим стилем увлекались многие мои подруги. Мао призывал девушек быть воинственными, женственность во времена моей юности считалась качеством позорным. Многие пытались говорить, двигаться и вести себя как грубые, агрессивные мужчины; тех, кто держался по — иному, высмеивали. В любом случае возможностей проявить женственность находилось крайне мало. Для начала, нам не разрешалось носить ничего кроме бесформенных голубых, серых или зеленых штанов и курток.

Наши офицеры каждый день муштровали нас на баскетбольной площадке возле театрального института. По соседству располагалась столовая. Я начинала невольно смотреть на нее, едва нас выстраивали в шеренги, даже если это происходило сразу же после завтрака. У меня развилась пищевая одержимость, не знаю уж, потому ли, что мне не хватало мяса, или из — за холода и скуки муштры. Я грезила о роскошной сычуаньской кухне: о хрустящей утке, рыбе в кисло — сладком соусе, «пьяном цыпленке» и десятках прочих восхитительных кушаний.

Мы не привыкли обращаться с деньгами и к тому же думали, что в самом процессе покупки заключается нечто «капиталистическое». Поэтому, несмотря на все мои мечты о еде, я купила лишь связку каштанов в карамели, к которым пристрастилась после офицерского угощения. Я решилась так себя побаловать после длительных, мучительных размышлений и консультаций с другими девочками. Вернувшись из поездки домой, я мигом проглотила какое — то черствое печенье, и тут же вручила бабушке почти нетронутыми деньги, данные ею в дорогу. Она заключила меня в объятия и все приговаривала: «Какая же ты дурочка!»

Еще я привезла с собой ревматизм. В Пекине от холода вода замерзала в кранах, а я маршировала на улице без пальто. Не было горячей воды, чтобы согреть заледеневшие ноги. По приезде нам выдали по одеялу. Через несколько дней приехали еще девочки, но им одеял не досталось. Мы решили обойтись вшестером тремя одеялами, а три отдать им. Воспитание предписывало нам помогать товарищу в беде. Нам сообщили, что одеяла взяты из запасов на случай войны. Председатель Мао велел распределить их между нами, заботясь о нашем удобстве. Мы преисполнились горячей благодарности. Теперь же, когда мы оказались практически без одеял, нам посоветовали быть еще благодарнее, потому что Мао поделился с нами всем, что было у Китая.

Под маленькими одеялами можно было уместиться, только если спать вплотную. Бесформенные кошмары, мучившие меня с тех пор, как я стала свидетельницей неудавшегося самоубийства, усугубились, когда отца увели, а мама уехала в Пекин; поскольку спала я плохо, то часто выбивалась из — под одеяла. Помещения плохо отапливались, во сне я дрожала от холода. Когда мы уехали из Пекина, мои коленные суставы воспалились до такой степени, что я почти не могла их согнуть.

Но это было еще не все. Некоторые из деревенских детей страдали от вшей и блох. Как — то, войдя в комнату, я застала одну из подруг в слезах. Оказалось, она только что обнаружила гниды в подмышечном шве нательной рубашки. Я перепугалась до смерти — завшивевших людей мучила невыносимая чесотка, они считались грязными. С тех пор несколько раз на дню меня одолевала чесотка и я осматривала свое нижнее белье. Моей мечтой было поскорее увидеть Председателя Мао и возвратиться домой.