Но существует и «рай земной»: «Но и тот рай, что посажен — не погиб, и ныне существует, — утверждает Василий Новгородский и конкретизирует свое представление: — В нем свет светит самосветящийся («самосиянен»), а твердь его недоступна людям, только до райских гор дойти они могут».

Доказательства существования «рая земного» различны. Прежде всего они открываются Василию в словах Самого Христа о том, что Он обещал человеку спасение и возвращение в рай: «Обещал ему, что вновь войдет он в рай». Во-вторых, о существовании рая свидетельствуют апокрифы. Третье доказательство строится по принципу «от обратного»: раз на земле существует место «адовых мук», то должен быть и «земной рай». Сами «муки», по логике новгородского епископа, должны располагаться на западе как оппозиция «насаженному» Богом на востоке раю. При этом Василий приводит рассказ неких новгородцев, которые повидали эти «муки» где-то на западе, и спрашивает: «И если те все места мучений не погибли, то как же могло святое это место погибнуть, поведай мне, брат, — место, в котором и Пречистая Богородица находится, и множество святых, которые после воскресения Господа явились многим людям в Иерусалиме и вновь вошли в рай?»

Еще одно — четвертое — доказательство опять строится на народных легендах. Архиепископ Василий пересказывает некие предания о новгородцах, побывавших на севере и видевших там «земной рай». Рай тот расположен на высоких горах, осиян небывалой красотой, «многочастным» светом, а на вершине горы новгородцы увидели Деисуса, написанного чудесной ярко-голубой краской («лазорем»). Раздавалось в тех горах пение, веселье и ликование небывалое, привлекавшее людей. Двое новгородцев пошли туда, но не смогли вернуться. А третьему, посланному узнать, в чем дело, путешественники привязали к ноге веревку. И когда пытались удержать и его, то возвратили лишь мертвое тело. Следовательно, обратно из этого места дороги для живых не было.

И, наконец, еще одно доказательство бытия «земного рая». Утверждая о том, что рай может быть только «духовным», Феодор, по мнению новгородского архиепископа, все «духовное» представляет лишь как видение: «И ныне, брат, ты думаешь, что существует только духовный рай, а все духовное представляется лишь как видение». Но тогда и слова Христа о Втором пришествии тоже могут казаться лишь видением, а это уже серьезное заблуждение: «А то, что Христос сказал в Евангелии о Втором пришествии, вы разве и это считаете существующим только в воображении?» Такого же быть не может, ибо: «Ни одно из дел Божиих не является тленным, но все дела Божии нетленны».

Интересно, что оба участника спора — и Василий и Феодор — в своих рассуждениях далеко не всегда соответствуют богословским канонам. Современные исследователи усматривают в доводах обоих иерархов не только апокрифические, но отчасти еретические мотивы. Так, митрополит Макарий (Булгаков) в «Истории Русской Церкви» считает «странным читать» такое «Послание» православного иерарха. Причем аргументация Василия Калики приближалась в большей степени к народному, наивно-реалистическому представлению о рае, аргументация же Феодора Доброго — к книжному, отвлеченному знанию.

Впрочем, важнее здесь другое. Тверские споры о рае и вмешательство в них новгородского архиепископа свидетельствуют о том, что многие сложные богословские дискуссии уже вышли за пределы только монастырских или церковных стен. Мистичесще рассуждения о конце света, о путях спасения, о райских кущах постепенно становятся достоянием широкой публики. А это означает, что простые миряне уже воспринимали христианское вероучение как свое собственное, пытаясь разобраться в различных богословских хитросплетениях, примерить их к своей реальной, обыденной жизни. Значит, проблема смысла жизни и посмертного спасения более чем серьезно волновала умы и сердца русских людей.

Жития русских святых, написанные в смутные XIII–XIV столетия, поначалу представляли собой преимущественно краткие сухие записи, напоминающие в большей степени «памяти» о святом, нежели настоящие жития. Расцвет же русской агиографии начался в XV веке. И связан он был с именами выдающихся писателей — Епифания Премудрого, ученика и первого биографа Сергия Радонежского, и приехавшего в Россию с Афона серба Пахомия Логофета, в течение многих лет работавшего в библиотеках Троицкого монастыря и Великого Новгорода и составившего многие новые редакции житий русских святых.

Конец XIV — начало XV века — это время расцвета древнерусской иконописи. Именно в этот период своими трудами прославились величайшие иконописцы Древней Руси Даниил Черный, Феофан Грек и Андрей Рублев. А созданная Андреем Рублевым икона «Святая Троица» на многие века осталась образцом русского иконописного искусства, сочетающего в себе высочайшее художественное мастерство и глубину религиозно-философской мысли.

В 1246 году черниговский князь Михаил Всеволодович приехал в Золотую Орду, видимо, для того, чтобы получить ярлык на Черниговское княжество. Однако это посещение закончилось трагически — князь Михаил и его боярин Феодор были убиты по ханскому приказу.

Уже вскоре после гибели черниговского князя по распоряжению его дочери Марьи было установлено церковное почитание невинно убиенных, и в те же годы (во всяком случае — до 1271 г.) было составлено краткое «Сказание» о Михаиле и его боярине Феодоре. Позднее, уже на основе этого «Сказания», возникли и другие повествования, в том числе и «Житие Михаила Черниговского».

Сюжет, связанный с гибелью Михаила Всеволодовича, стал крайне популярным в Древней Руси, ведь Михаил Черниговский и его боярин Феодор стали рассматриваться как одни из первых новомучеников за православную веру.

В тексте «Сказания» очень важен тот момент, что Михаил сам проявляет инициативу совершить подвиг во славу Христову и не прельститься «славою света сего». Узнав об обычае хана Батыя заставлять христиан поклоняться языческим идолам, он, вдохновленный Божией благодатью и даром Святого Духа, сам вызывается поехать в Орду, что обличить батыево «прельщение» и доказать ему и всему миру, чтобы вера христианская живет в сердцах русских людей. Получив благословение духовника, Михаил говорит: «По молитве твоей, отче, как Бог соизволит, так и будет. Я бы хотел кровь свою пролить за Христа и за веру христианскую». В этом желании князя поддержал и его боярин Феодор.

Оказавшись в Орде, Михаил и Феодор не поддаются ни на уговоры царя, ни на просьбы бояр. Они стойко ждут своей участи, избранной ими самими. И когда посыльный татарского царя говорит князю: «Михаил, знай — ты мертв!», то Михаил твердо отвечает: «Я того и хочу, чтобы мне за Христа моего пострадать и за православную веру пролить кровь свою». А своим боярам он бросил под ноги свой княжеский плащ как символ отказа от земной жизни: «Возьмите славу света сего, к которой вы стремитесь!»

Смерть князя Михаила и боярина Феодора была страшна: сначала их долго и жестоко избивали, а затем отрезали головы. «И так, восхваляя Бога, пострадали и предали святые свои души в руки Божии оба новосвятых мученика», — заключает свой рассказ автор «Сказания».

Таким образом, «Сказание» сформулировало новый для русского религиозно-философского сознания идеал — мученика за веру, сознательно выбирающего смерть во имя Христа. Озабоченные погибелью Руси и ищущие ее спасения, древнерусские книжники видели путь спасения через мученичество во имя веры. Героическая смерть Михаила Черниговского — это своего рода жертва, принесенная русским народом во искупление своих грехов. Идея жертвенности становится крайне важной в XIII–XIV столетиях. Ведь добровольная и мученическая смерть — это не только подражание мученической смерти Христа, но и выражение Руси своей готовности пройти любые испытания, вынести любые тяготы во имя Божие. И в итоге заслужить спасение.