С этими словами отец заключил Кристиана в объятия.

— Надо принимать жизнь такой, как она есть, а не мечтать о несбыточном, — сказал Петер Вик. — Если жизнь бьет меня, я стараюсь увернуться. Надо плыть по ветру. Что же касается парня, то из него очень даже может получиться что-то путное. Для моей «Люции» на море он не подошел, но моя Люция на суше — не девушка, а дар Божий — благосклонна к нему. Я хочу сделать его достойным человеком, чтобы со временем она могла выйти за него замуж, если захочет. Они уже и сейчас пишут друг другу письма. Отец научил ее немецкому языку и истории, а теперь она будет учиться кроить и шить; я устрою ее на пансион и отдам в учение здесь, в Оденсе. Она приедет через полтора месяца.

Кристиан улыбнулся, и на сердце у него потеплело. Значит, добрая, милая Люция была его суженой! Прежде это не приходило ему в голову. А ведь именно ей он был обязан своей удачей: если бы не ее заступничество, все сложилось бы для него совсем иначе и весьма печально. Судьба отца натолкнула его на мысли о собственной судьбе, в которой счастливая звезда была на подъеме, в то время как отцова звезда закатилась. Впрочем, подъем и закат в судьбе суть понятия относительные, так же как восход и закат солнца и звезд. Все зависит от того, как на это посмотреть.

Если путь к тому блаженству, которое обещает нам как наше внутреннее чувство, так и христианская религия, ведет с земли к самым дальним звездам, а от них к еще более дальней и еще более прекрасной, то всю нашу жизнь можно рассматривать как познавательное путешествие, странствие из города в город по дороге к небесному Иерусалиму. Наши странствия здесь на земле — маленькое, но наглядное отображение этого великого полета. Мы завязываем знакомства, заводим друзей, с которыми расстаемся в слезах, с горечью и мукой думаю том, что никогда больше с ними не свидимся; мы вынуждены проводить дни и часы с людьми, чье общество нам мучительно, а потом, расставшись с ними, вспоминаем их как забавных чудаков; то, что причиняло нам больше всего горя и страхов, как раз и оказывается точками нашего высшего расцвета. Возможно, из небесного града, цели наших стремлений, мы будем смотреть на звездное небо, где среди других мерцающих точек увидим и нашу Землю; мы узнаем ее, как дом нашего первого существования, и все прошедшее, подобно воспоминаниям детства, промелькнет перед нами. Где они, те, с кем неразрывно связаны мои лучшие минуты на Земле? Не знаю, но где бы они ни были, они сейчас вспоминают эти самые минуты и, так же как и я, радуются свиданию. Мы показываем на планету, где получили такое ценное воспитание, и оглядываемся на прожитые там годы. Вот так же здесь, на Земле, совершив то, что тут называют большим путешествием, мы вспоминаем его и говорим, разглядывая карту: «Ах, Париж! Там я провел четыре месяца. Рим, я жил там полгода!» — и тоскуем по тем, кого полюбили и с кем были вынуждены расстаться, но эта тоска не мешает нам радоваться счастью настоящей минуты. В великом путешествии вечности мы учимся любить не только отдельных людей в определенном месте, мы становимся гражданами не только Земли, но Вселенной; сердце человеческое должно быть похоже не на комету, чьи лучи идут лишь в одну сторону, а на солнце, которое сияет одинаково ярко во всех направлениях.

Такие мысли, хоть и не столь ясно выраженные, мелькали в голове Кристианова отца, внушая ему своего рода покорность судьбе.

Поздно вечером они распрощались. Кристиан пошел проводить отца до постоялого двора.

— Прощай, мой мальчик! Когда увидишь аиста в полете, подумай обо мне. Я тоже всякий раз, как увижу эту птицу, вспомню нашу комнатушку в Свеннборге, откуда мы смотрели на гнездо. Я попрошу аиста передать привет моему мальчику, в какой бы точке мира я ни находился. Прощай, мое милое дитя! — И отец со слезами на глазах поцеловал Кристиана. — Нет, ты не пойдешь обратно один, я хочу еще несколько минут — последних минут — побыть с тобой.

И отец проводил Кристиана обратно до кладбища, на краю которого жил господин Кнепус. Тут они простились, теперь уже навсегда.

На следующее утро с рассветом трое подмастерьев вышли из западных ворот города; они держали путь в Ассенс, чтобы там сесть на паром и переправиться в Шлезвиг. Среди них был отец Кристиана.

Вокруг дворцового парка вьется тропинка, ведущая из одного конца города в другой; по этой тропинке часто гуляли Кристиан и Люция, когда встречались. Был конец августа; девушка прожила в Оденсе уже несколько месяцев, обучаясь, по решению Петера Вика, кройке и шитью.

Солнце стояло низко над горизонтом и не слепило глаза.

— Оно словно идет к нам навстречу, — сказала Люция. — Будь это так на самом деле и будь оно не больше, чем кажется сейчас, я подошла бы взглянуть на него.

— А я бы ради этого пробежал тысячу миль, — ответил Кристиан. — Но я хотел бы обязательно быть первым, кто добежит, и чтобы немногие достигли того же. Тогда весь мир заговорил бы обо мне, мое имя появилось бы в газетах.

— Ну и что в этом проку! — поморщилась Люция. — Ты просто тщеславный.

— Нет, это не тщеславие. Как ты можешь говорить такое! Я хотел бы полететь на воздушном шаре, подняться высоко-высоко, где до меня никто не бывал. Ели был остался моряком и при этом сам мог решать, куда мне плыть, я путешествовал бы по великому океану и делал бы открытия или добрался до полюсов и прошел бы по вечным льдам.

— Но когда бы у тебя замерзли руки, ты бы поспешил вернуться.

— Ты меня совсем не знаешь. В мелочах я не герой, и не стыжусь этого. Но не сомневайся, если речь пойдет о чем-то важном, у меня достанет мужества. Да, я и в самом деле боюсь переплыть наш Оденсейский канал в утлой плоскодонке, но я не побоялся бы выйти в открытое море, плыть на всех парусах по великому океану, будь у меня цель; да, я боюсь коров, ведь они бодаются, но ежели я попаду в Африку, то отправлюсь в джунгли охотиться на тигров не хуже других, потому что это цель, ради которой стоит рисковать жизнью. Как это мелко: ах, он утонул в Оденсейском канале! Ах, его насмерть забодала корова! Я не побоюсь рискнуть жизнью, если с этим связано что-то необычное.

— Однако почему ты хочешь быть не как все! — в сердцах воскликнула Люция, но не договорила, потому что они уже дошли до пригорода, где тропинка поворачивала обратно. Они увидели старую женщину в мужской шляпе, украшенной пером от солдатского кивера и старым искусственным цветком. Стайка ребятишек вилась вокруг, они дразнили ее, смеясь.

— Это полоумная жена сапожника, — объяснил Кристиан. — Мальчишки всегда дразнят ее.

— Бедняжка, — вздохнула Люция и покраснела; она вспомнила о своем собственном былом недуге, но ей не пришло в голову, что и Кристиан подвергался подобным насмешкам.

— Несчастная женщина, — ответил Кристиан, — но наверняка сама она этого не сознает.

Люция покачала головой.

— Возблагодарим Господа за то, что он нам дал, — сказала она. — Будем молиться о том, чтобы не потерять этого никогда. Это важнее, чем долететь до Солнца или добраться до Северного полюса. Господь дал нам так много, что грех желать большего.

— А я хочу! — совсем по-детски упрямился Кристиан. — Я хочу прославиться, а иначе мне и жизнь не нужна.

— Какой же ты еще ребенок, — улыбнулась Люция, и они распрощались.

Кристиан пошел обратно, но тут кто-то потянул его за рукав. Это была сапожникова жена.

— Не сын ли ты блаженного Лазаря? — спросила она.

От ее слов нашего героя, который вовсе не был героем, хотя и собирался охотиться на тигров в джунглях Африки, и взлететь выше облаков, чтобы делать там открытия, и достичь обоих полюсов, бросило в жар. Мгновение он смотрел на женщину, потом… пустился наутек. Хорошо хоть, никто не видел!