А как у вас? Как ты себя чувствуешь? Какая в Москве стоит погода? Ты знаешь, как мне иногда бывает грустно, хочется в Москву, ну хоть на один денек. Так хочется… Надежда Павловна говорит, что скоро я совсем привыкну и совхоз станет для меня родным домом. Я советовалась с папой, и он одобрил мое решение. Он смотрит на меня с портрета, и я вижу - нисколечко не осуждает.

Будь здорова, мамуся. Целую тебя крепко-крепко. Привет Константину Львовичу. Надежда Павловна передает тебе также привет.

Вера".

Вера перечитала письмо и задумалась. Получилось как-то сумбурно и сухо. Но больше всего ее огорчило то, что в письме, как ей показалось, не было чего-то главного, что хотелось сказать матери. И это главное таилось в ее душе, а душу свою она не смогла раскрыть в этом письме. Это была ее тайна, к которой Вера относила свои взаимоотношения с отчимом: встречу с кинорежиссером Озеровым в ресторане "Золотой колос", посещение художника Ильи, знакомство с Романом Архиповым, ухаживания Сорокина и ее, Верины, мечты о своем будущем, которое после провала в институте потеряло четкие очертания, стало каким-то туманно-расплывчатым. Она надеялась и верила, что время рассеет туман, наступит ясность. Она заставляла себя размышлять над жизнью, анализировать, негодовать, тревожиться, надеяться, радоваться и мечтать. Она впервые увидала в жизни что-то, глубоко ее тронувшее, неожиданно поразившее; она что-то поняла, узнала, открыла для себя. Открытием для нее было и то, что вот эту свою "тайну", скрытую от матери, которую Вера горячо любила и уважала, можно было бы открыть лишь самому близкому человеку, самому лучшему другу, который поймет ее и не осудит. Но такого человека у Веры еще не было. Лишь мечты о нем становились настойчивей и тревожней, и Вера охотно давала волю этим мечтам.

…В воскресенье Сорокин пришел в библиотеку в половине четвертого. В четыре Вера закончила свой рабочий день. Не столько ради воскресного дня, сколько ради такого случая она надела прозрачную нейлоновую блузку и полосатую с горизонтальными белыми и голубыми полосами юбку из недорогой, но модной ткани. В руках у нее на случай вечерней свежести была красная вязаная кофточка, на ногах белые босоножки. Косу расплела и волосы уложила на макушке изящной копной. "Принцесса!" - мысленно восхищался Сергей Александрович.

Выйдя из клуба, они направились не по центральной улице, а садом, за которым начинался гай, прямо к реке.

Сорокин волновался. Щеки его горели, дыхание сводило от внезапного душевного подъема и бурной радости, которая приходит после долгого ожидания. Самая красивая девушка в мире шла рядом с ним и только с ним.

Когда перешли реку по шаткой кладке, Сергей Александрович попросил Веру рассказать о себе, какая судьба забросила ее в эти глухие края. Вера рассказала все, как есть.

- Значит, к нам вы ненадолго? - резюмировал Сорокин.

- Как понравится, - лукаво улыбнулась она и загадочно посмотрела на учителя.

- Нет, я серьезно. Вот если б народный театр создать при совхозе. Свой МХАТ… Это было бы потрясающе! А как вы думаете?

- Что ж, это мысль. Вы будете сочинять пьесы в стихах, а я исполнять заглавные роли.

Сорокин не мог понять, шутит она или говорит всерьез. Навстречу им иногда попадались парни и девушки, почтительно здоровались и лукаво перемигивались друг с другом. На всякий случай разговорчивый учитель решил высказать свою давнишнюю мечту:

- Готовлюсь поступать в Литературный институт имени Горького. Наверно, слышали, есть такой в Москве.

- Это тот, где писателей делают?

- Ну да.

- А как же наш театр, кто пьесы нам будет писать?

- Шекспир и Островский выручат, не горюйте, - наконец поняв ее шутливый тон, ответил Сорокин.

В то же время в вопросе девушки, в этом "наш театр" ему послышался какой-то тонкий намек на то, о чем он мог только мечтать. И тогда у Сорокина сразу пропали все слова, куда-то подевались. Только дыхание участилось. Ему страстно захотелось взять Верину руку, хотя б коснуться ее, но сделать это он пока не решался.

Молчала и Вера. Ей было хорошо. Но молчать дальше было нельзя: Сорокин это чувствовал, надо о чем-то говорить, иначе он может показаться человеком скучным и неинтересным. А слов нет. И отчего б это? Случалось ведь раньше - гулял он с Лидой Незабудкой и с Нюрой Комаровой. Ходили по аллеям и тропинкам гая, и никогда он не заботился так о словах. Говорили и молчали - всяко бывало, - тогда это не имело никакого значения.

- Вам не холодно?

Вере не было холодно, и Сорокин об этом знал.

- А вы знаете, кто из животных самые морозоустойчивые?

- Зайцы, белки?

- Нет. Из птиц.

- Пингвины?

- Гуси и утки, представьте себе. Оказывается, они при ста десяти градусах могут жить. Вот это организм! А в Южно-Китайском море водится рыба, которая имеет привычку цепляться за хвост друг друга. Ее так и ловят. В качестве приманки опускают в море хвостом книзу одну рыбешку, а вытаскивают иногда целую вязанку. Цепляются за хвост и держатся.

- Сколько интересного в мире, - отозвалась Вера. - Так хочется все своими глазами увидеть.

- А сколько интересного за пределами нашего мира! Как вы думаете, доживем мы с вами до полетов человека на другие планеты?

- Доживем, - просто и в то же время очень твердо ответила Вера, словно речь шла о чем-то обычном, будничном.

- Я лично склонен думать, - глубокомысленно продолжал Сергей Александрович, - что так называемый Тунгусский метеорит был космическим кораблем с какой-нибудь другой планеты.

Космос - была его излюбленная тема.

Свернули на тропинку, совсем узкую, - деревья по обе стороны ее сплетались ветками. Приходилось нагибаться. Сергей Александрович, отклоняя ветку, нечаянно коснулся Вериного локтя. Кожа ее, нежная, обожгла, словно током ударила и в висках отозвалась.

- Верочка…

Она ждет следующих слов, насмешливая, озорная Сорокин ее забавляет.

- Что… Сергей Александрович?

- Я все думаю, - начал он очень медленно, проникновенно. - Хорошо вы поступили. Очень правильно.

- А как я поступила?

Она остановилась и устремила на него удивленные, неожиданно округлившиеся глаза.

- Решиться поехать в деревню из столицы. Другие из деревни в город бегут, а вы наоборот.

- И что здесь особенного? А на целину, на стройки Сибири, на Дальний Восток и Север разве не ехали тысячи из городов, из столиц?

- Ехали, Верочка, ехали. - Ему хотелось как можно чаще произносить ее имя. - Ехали такие же романтики, такие же патриоты, как и вы, Верочка.

"Искренне ли это? - думала Вера. - Озеров нахваливал артистический талант и косу, сохраненную для кино. А этот - патриотизм… А что такое патриотизм? Подумаешь - подвиг какой… Романтики, патриоты… Просто обыкновенные люди".

Над головой прозрачная золотисто-зеленая с голубым ткань из листьев, солнца и неба, неподвижная и жаркая. Застыл и воздух, душный, густой. Ничто не шелохнется, даже птицы не шебуршат в листве и дрозд-деряба не трещит своим охрипшим жестяным голосом. "Как здесь хорошо!" - хочется сказать Вере, но она опасается, что Сергей Александрович не так поймет ее. Она замедлила шаг и совсем остановилась, сторожко, приложив указательный палец к виску, где вьется тоненькая прядь пепельно-шелковистых волос.

- Слышите?..

Он тоже остановился, прислушался.

- Не слышу. А вы что слышите?

- Тишину. Тихо так… И красиво. Я люблю лес, он пахнет летом.

- Это от того, что вам не приходилось, очевидно, бывать в лесу зимой, - негромко говорил Сорокин.

- А верно, зимой я не была в лесу. Вот странно: дожить до девятнадцати лет и не побывать в зимнем лесу.

Сорокин протянул вперед руку, хотел было коснуться ее обнаженного локтя, но она двинулась с места и осторожно, медленно, точно боясь спугнуть тишину и желая избежать его прикосновения, пошла вперед. "Я ей должен сказать сегодня. Именно сейчас. Сказать, что она самая прелестная девушка в мире". Но почему-то спросил: