Вся надежда разом угасла, как мерцание падающей звезды, и Карлотти почувствовал, как у него подгибаются ноги. Парень рывком поднял его и припечатал к ладони холодный металлический кругляш — значок снайпера.

Надежда исчезла, и в голосе Карлотти теперь звучала лишь отчаянная мольба:

— Боже, не делай этого, Болан, Не делай этого!

— Дай мне возможность выбора, — ответил Палач ледяным тоном.

— Какую?

— Что ты любишь больше жизни, Карлотти?

— Ничего! — Бандит из последних сил цеплялся за ускользающую соломинку. — Я благодарю Бога за то, что он даровал мне жизнь. Я почитаю ее как главную святыню. Все хотят жить. Ведь я не убил ни единого человека, поверь мне, Болан! Это действительно так! И я не заслуживаю...

— А что ты в таком случае заслуживаешь?

— Господи! Я... ведь не казнят же на электрическом стуле парня, своровавшего чужой кошелек!

Громадный человек стоял совсем рядом, пристально разглядывая мафиози. Он даже как будто не дышал. Неподвижное, словно вырубленное из куска льда лицо, на котором не читалось абсолютно никаких эмоций.

И тут Карлотти понял: сейчас мысли этого человека блуждали где-то далеко-далеко... Легенды говорили правду, молва не ошибалась — это был суперчеловек.

Карлотти услышал на лестнице шаги Фавия — тот поспешно приближался.

Безразличный ко всему гигант молниеносно вытащил большой серебристый пистолет-автомат с охлаждаемым прикладом длиной около фута и быстро впихнул дуло в рот Карлотти.

Скутер с грохотом вышиб дверь спальни, но Карлотти смог только увидеть, как черный пистолет с глушителем, описав дугу в воздухе, нацелился в ту сторону, откуда раздавался шум.

Фавия принялся орать из-за двери!

— Босс, Сэм и все его ребята зарезаны в своих кроватях! Всем перепилили глотки! Нам бы лучше...

Фавия появился в коридоре и тут увидел наставленный на него огромный пистолет. Он ошалело замер, потом выхватил тупорылый пистолет 38-го калибра и инстинктивно попытался занять позицию для стрельбы.

Черный пистолет громко ахнул — отдача от выстрела лишь слегка дернула могучий кулак высокого человека. Карлотти мог поклясться, что видел, как пуля со свистом вылетела из ствола, — уже долю секунды спустя она с чавкающим звуком вошла в покатый лоб Фавия, точно между глаз.

Старый товарищ и преданный оруженосец упал, не издав ни единого звука.

Колени Карлотти вновь ослабли. Черный великан рывком выдернул из его рта серебряный пистолет, выломав мафиози передний зуб, и сунул оружие в кобуру на бедре. Зато другой пистолет, с еще теплым глушителем, вновь уперся Карлотти в горло, и бесстрастный, как всегда, голос произнес:

— Ладно, я это запомню, Карлотти. И в обмен на твою драгоценную жизнь ты мне кое-что пообещаешь. Для принятия решения у тебя осталось два удара сердца.

— Какого решения? Хочешь, чтобы я стал твоим осведомителем? — чуть слышно спросил Карлотти.

— Именно так — иначе тебе крышка. Остался один удар сердца, красавчик.

— Собственно, какая разница: умереть сию минуту или чуть позже, когда Организация обнаружит, что Томас Карлотти, безусловный претендент на незримый золотой трон Нового Орлеана, предал священную клятву и проболтался?

На лбу его выступили крупные капли пота, рот наполнился слюной, и к горлу подступила тошнота.

Хотелось одновременно плакать и смеяться. Он понял теперь, какие чувства должен испытывать человек, которого привязывают к электрическому стулу и тотчас сообщают о временной отсрочке. Голый мафиози с силой сжал в ладони свой маленький металлический крестик и затем, опустив глаза, со вздохом произнес:

— Нет, Болан, я еще не готов распрощаться с жизнью. Пометь это где-нибудь у себя.

Именно в этот момент Палачу окончательно стало ясно, как он будет осуществлять нападение на Новый Орлеан.

Съезд заправил мафии намечался к юго-западу от Нового Орлеана, на бывшей сахарной плантации, куда можно было добраться по старой дороге Ривер-Роуд. Здесь располагалось показательное имение Марко Ваннадуччи, признанного «крестного дедушки» южных преступных синдикатов. Срочная встреча, созванная в столь странный час, стала обычным явлением за последние несколько месяцев — обстоятельства складывались не лучшим образом, и это мало-помалу истощало терпение боссов организованной преступности Нового Орлеана.

Ваннадуччи был стар и болен. Он и без того не пользовался репутацией хозяина с железными кулаками, а тут еще на подвластных ему территориях начали происходить совсем уж возмутительные вещи: молодые амбициозные турки взялись понемногу пробивать себе дорогу к вершинам преступной иерархии, соревнуясь друг с другом за сказочные доходы, которые рекой текли отовсюду: от Флориды до Техаса, от Мексиканского залива до Сент-Луиса, практически с любого предприятия — законного и незаконного. Денежки отстегивали и профсоюзы, и второй по величине грузовой порт в стране, и нефтедобывающая промышленность, и заводы по переработке природного газа, и компании, специализирующиеся на предоставлении складских помещений; немалый доход давали автомобильные грузовые перевозки, банковское дело, строительство, лошадиные скачки, спорт, но главной «дойной коровой» оставался по-прежнему игорный бизнес и «некоронованая королева» Нового Орлеана — проституция. Эту сферу целиком контролировал Марко Ваннадуччи.

Другие мафиозные кланы частенько бросали завистливые взгляды на империю Ваннадуччи, а некоторые даже отваживались посягнуть на нее. Ваннадуччи был человеком, имеющим власть, и все это знали. Легионы преступников служили ему не за страх, а за совесть. В последние годы Юг развивался невиданными темпами — Литтл Рок, Атланта, Мемфис, Нэшвилл, Джэксон, Монтгомери росли как на дрожжах, экономика расширялась с беспрецедентной скоростью, и Марко Ваннадуччи так или иначе принимал участие в этом развитии.

Мафиозные кланы с Севера дважды пытались запустить руки в этот богатейший южный «карман» страны, но оба раза Ваннадуччи упреждал их решительные действия, вступая в переговоры и идя на согласительные акции. В результате преступные семейства с Севера получали право на скромные инвестиции в экономически важные объекты региона и на некоторые доходы. Порой дело доходило до того, что никто точно и не знал, во что именно вкладывались деньги. По сути, Ваннадуччи откупался от своих северных «друзей», и те прекрасно это понимали. Некоторые из них начали в шутку называть старика «брокером», и такое неуважение лишь обостряло конфронтацию.

Старый и больной Ваннадуччи готов был на все, лишь бы удержаться на вершине иерархической пирамиды. Он трезво оценивал ситуацию и давно уже понял, что ложная гордыня может ему дорого обойтись. К тому же федеральная полиция неустанно пыталась найти, где он прячется, чтобы депортировать его из страны. Во имя грядущего наследства его молодые турки готовы были пахать до изнеможения, не считаясь ни с чем. Но сам он, сознавая шаткость собственного положения, предпочитал в последнее время идти на уступки, закрывая даже глаза на очевидное неуважение, которое и не пытались скрывать его коллеги с Севера.

Марко Ваннадуччи очень надеялся, что достигнутый мир окажется достаточно прочным. По крайней мере до той поры, пока он не одряхлеет окончательно либо не будет вынужден покинуть эту страну, — в любом случае ждать оставалось недолго.

Больше всего Марко опасался высылки из штатов. Здесь был его дом, его родной город. Он прожил тут почти всю свою долгую жизнь. Здесь он сколотил себе состояние, здесь заработал уважение. Конечно же, и умереть хотелось бы именно в этой стране. Когда тебе семьдесят пять, совсем небезразлично, где тебя застигнет смерть, в каком месте тебя похоронят, да и вообще — будут ли тебя помнить. Марко Ваннадуччи хотел бы покоиться в собственной гробнице, воздвигнутой на принадлежавшей ему земле, в богатой, цветущей стране, а не на каком-нибудь крошечном кладбище в Центральной Америке и даже, не дай бог, в Италии, хотя именно там-то и была его родина.