И даже лентяйка Кристина поняла, как это — работать с удовольствием. Потому что, невзирая на извечную свою нелюбовь к земле и свежему воздуху, с нескрываемым удовольствием и даже восторгом копалась на грядках, собирая клубнику или обрывая с ее кустиков лишние "усы", поливала огурцы и помидоры, ревностно приглядывая, чтобы росли правильно, чтобы оплетали специально для опоры воткнутые в землю ветки или лучины. А потом, вволю накопавшись в огороде, они с Валеркой удалялись в скромный домик для полуденной сиесты…

Однажды в самый разгар "сиесты", как раз тогда, когда влюбленные были распалены любовной прелюдией настолько, что буквально готовы были пожрать друг друга, в смысле, просто не мыслили уже возможности существовать отдельно друг от друга, когда срочно, не медля ни мгновения, необходимо уже было слиться воедино, забыться в жарких объятиях, когда только-только приступили к самому важному моменту физической любви, под окном дома раздался голос соседки тети Зои.

— Валерик!

Соседка была не в меру любопытной особой. И при этом, как следствие, большой сплетницей. Почему-то все любопытные ужасно любят делиться увиденным-услышанным с остальным человечеством. Валера, а вслед за ним и Кристина, терпеть ее не могли за невероятную приставучесть. Без конца заходила на участок, словно бы узнать, где рассаду брали, или чем поливают помидоры, чтобы на них мучнистая роса не напала, а сама так и зыркала по сторонам: мол, чем это вы тут без меня занимались? Уж что ей понадобилось на сей раз — неизвестно, однако и Валера, и Кристина прекрасно понимали, что если сейчас не ответить, любопытная варвара непременно притащится в дом. И застанет там очень оригинальную картину, ведь влюбленные были столь неосмотрительны, что даже не озаботились закрыть дверь.

Кристина подскочила, наспех натянула на себя футболку, едва-едва прикрывающую попочку, махнула Валере рукой, чтоб сидел тихонько, и выглянула в затянутое короткой темной шторой окно. Естественно, постаралась проделать это аккуратненько, чтобы соседушка не дай Бог не заметила за ее спиной обнаженного Валерку. Можно сказать, проскользнула под шторкой, оставив ее плотно закрытой.

— Он спит, Зоя Андреевна, — тихонько, словно действительно опасаясь разбудить его, сказала Кристина. — Вы что-то хотели?

— Да я вот все смотрю на ваши ромашки, — незатейливо ответила соседка. — Уж такие удачные получились! Такие крупные — просто прелесть! Ты не знаешь, где Инесса Кузьминична семена покупала? Или она уже кустом рассаживала? Хотя нет, каким кустом?

Зоя Андреевна рассуждала сама с собою, развивала тему, а Кристина в это время к ужасу ли своему, к несказанному ли удовольствию, почувствовала, как сзади подошел распаленный до неприличия Валерик. За плотной шторой соседка не могла его увидеть, впрочем, даже если его силуэт и проглядывал через освещенную полуденным солнцем штору, Кристине в данную минуту было уже абсолютно наплевать, кто что видит. Потому что Валера прижался к ней крепко-крепко, словно бы намекая на то, что разговор пора заканчивать, что в данную минуту их ожидают другие, куда более приятные и полезные дела, нежели пустые разговоры с тетей Зоей. Совершенно инстинктивно Кристина подалась ему навстречу, выгнула спину, зажмурившись от удовольствия, что не укрылось от внимательного взора Зои Андреевны:

— Что, Кристина, и ты тоже спала? Я тебя, наверное, разбудила?

Кристина неопределенно улыбнулась, проклиная на чем свет стоит человеческое любопытство, ответила, надеясь на понятливость собеседницы:

— Да солнце в глаза бьет. А вообще, да, наверное…

Зоя же Андреевна уходить не спешила:

— А пойдем ко мне. У меня желтые ромашки. Я могу поделиться. Они, конечно, не такие крупные, но тоже очень симпатичные. Если их посадить рядом с белыми, будет очень красиво. А то еще и опылятся, получится новый сорт. А, Кристина? Хочешь желтые ромашки?

— Что? Жёл…

Кристина не успела договорить, как почувствовала в себе нетерпеливого Валерку. Все произошло так стремительно, так неожиданно, что она запнулась на полуслове, едва не вскрикнув от резкого толчка внутри себя, от удовольствия, мгновенно разлившегося по ее телу. Не хотелось уже ничего и никого, ни ромашек, ни приставучей Зои Андреевны. Не хотелось улыбаться с открытыми глазами постороннему человеку в то время, как глаза ее закрывались сами собою, как тело Кристинино, несмотря на ее попытки сохранить статичное положение, чуть покачивалось взад-вперед под мощными толчками Валерки. И в то же время прекрасно отдавала себе отчет, насколько неприлично то, что он с нею вытворяет практически на глазах изумленной публики. И тем не менее получала небывалый восторг от того, что Зоя Андреевна может догадаться, чем они с Валеркой занимаются в это самое мгновение. И даже вроде бы и хотелось, чтобы та узнала, какое небывалое удовольствие Кристина получает в эту минуту. Ах, как все сложно в этом мире! И как восхитительно! Но ведь люди же не собаки, негоже им так-то, при посторонних. И, едва не теряя сознания от того, что проделывал с нею Валерик, Кристина хрипло закончила:

— Жёлтые? Нет-нет, Зоя Андреевна, желтый — цвет разлуки. Вы извините, у меня там суп кипит.

И, не дожидаясь очередного вопроса теперь уже на кулинарную тему, Кристина быстренько скользнула под штору. И было уже совершенно наплевать, успела ли соседка заметить Валерку или нет. Потому что мир вокруг исчез. Остался один только Валерка. Голый, бронзовый, восхитительно красивый в своей наготе. Родной, безумно любимый, невероятно настойчивый, такой сильный и уверенный, такой… Просто — Валерка Чернышев…

На выходные приезжали Валеркины родители. Кристина и боялась этих дней, и в то же время трепетала от радости: еще бы, Инесса Кузьминична и Петр Михайлович принимали ее, как настоящую невестку, практически законную! И если среди недели Кристина с Валеркой не особенно-то и утруждали себя огородными хлопотами, без конца устраивая себе то полуденную сиесту, то полувечернюю, то совсем уж вечернюю, то в выходные под строгими родительскими взглядами трудились оба, как пчелки. Кристина с Инессой Кузьминичной варили клубничное варенье из урожая, собранного Кристиной, разливали его по банкам, для чего-то укладывая сверху аптечные горчичники (по глубокому убеждению Инессы Кузьминичны, горчичник под крышкой препятствовал появлению плесени на варенье). Потом вместе же варили нехитрые обеды из всего, что оказывалось под рукой, что уже успело вырасти под поздним приморским солнышком. Ведь лето во Владивостоке хоть и жаркое, но несколько смещенное по времени: если на европейскую территорию страны лето приходит согласно календарю, если не раньше, то в Приморье оно появляется сугубо по собственному разумению. Может, конечно, и придерживаться указаний календаря, но это только в случаях, когда погодой овладевает какая-то особенная лень и нежелание противиться нормам. А в основном она, погода, предпочитает сначала вволю покочевряжиться: сначала зиму не отпускает до середины апреля, потом как зарядит дождями на месяц-полтора, что о солнышке можно позабыть напрочь, как и о летней одежде. И только потом, наигравшись, набесившись вволю, устав от собственных безобразий, расслабляется, разгоняет тучи до середины октября, лишь время от времени позволяя дождям, а то и ураганам, повеселиться в собственное удовольствие.

А пока женщины занимались своими извечно женскими делами, мужчины, как им и положено, строили дом. Домом Петр Михайлович гордился несказанно. Непременно каждую субботу, собравшись за семейным ужином, провозглашал тост "За настоящих мужчин", то есть за тех, которые, как им и положено: вырастили хорошего сына, построили дом и посадили дерево. Сын, хороший сын, сидел рядом с отцом и улыбался, дом — вот он, в нем и сидела честная компания, пусть второй этаж еще и не совсем достроен, но ведь дом-то уже стоит, в нем ведь уже можно жить! А дерево…

— Что дерево? — риторически спрашивал Петр Михайлович. — Берите выше — я целый сад вырастил!