а) Сакрализация рыцарства

С того времени, когда Церкви пришлось иметь дело с германскими племенами, обладавшими непреодолимой тягой к войне, она постаралась внедриться в ритуал воинской инициации, чтобы превратить его в обряд рыцарского посвящения. Постепенно она полностью подчинила своему влиянию эту церемонию. Этапы данного «завоевания» прекрасно прослеживаются по изменениям ритуалов посвящения в рыцари и лишения этого звания. Целый набор религиозной символики вскоре чрезвычайно усложнил как одну, так и другую процедуру. Больше не было ни одного жеста, ни одежды посвящаемого или человека, утрачивавшего свое рыцарское звание, которые не содержали бы в себе религиозного смысла, что мы сейчас продемонстрируем на двух ритуалах:

1. Посвящение в рыцари.

2. Изгнание из рыцарских рядов.

1. В церемонии посвящения исповедь, состоявшаяся накануне ночного бдения над оружием, отныне сопровождалась омовением, которое, возможно, напоминает простейшую гигиеническую процедуру в древности, совершаемую перед большими праздниками. Это было свидетельством того, что перед посвящением в рыцари, рассматриваемом тогда некоторыми людьми чуть ли не как восьмое таинство, молодой оруженосец должен был очиститься как от телесной, так и духовной грязи (следует также отметить, что некоторые «теологи» рыцарства станут даже требовать от кандидата на посвящение в рыцари определенной телесной красоты: уродство приравнивалось к греху; в этом мы видим традицию, характерную для Католической Церкви, отказывающей в принятии священнического сана человеку, физически ущербному). После очищения души и тела оруженосец облачался в одежду из белого льна, что в античные времена являлось символом душевной чистоты. На чистую рубаху посвящаемый надевал ярко-красный плащ; согласно христианской символике этот цвет в действительности означал, что человека посвящают в защитники Церкви. Белый пояс, охватывавший его талию, должен был хранить будущего рыцаря от греха плоти, между тем как головной убор такого же цвета — защищать его от греховных помыслов. Даже штаны оруженосца не избежали процесса сакрализации. Они были коричневого цвета, как земля, куда, несмотря на всю славу, которую их владелец может обрести, став рыцарем, он вернется и где его прах смешается с прахом всех христиан прошедших столетий.

После ночного бдения и утреннего причастия начиналось и само посвящение. Не изменив ее основных жестов: вручения оружия и прикосновения посвящающего к плечу кандидата, которые по-прежнему оставались центральными моментами, — Церковь впредь присутствовала там в каждом мгновении церемониала. Она не только благословляла оружие посвящаемого, но также обязывала его к долгим молитвам, посвященным каждой детали снаряжения будущего рыцаря. Эти молитвы, если, конечно, они не являлись пустыми словами в устах человека, становившегося рыцарем, в будущем превратят его вооружение в оружие святого. Но самое главное заключалось в том, что рыцарь, если он следовал до конца пути, на который искренне вступил, был бы весьма близок к тому, чтобы стать человеком, полностью посвятившим себя Богу, ведь церемонию теперь проводил не воин — рыцарь из рыцарей, — а клирик, и чаще всего епископ, который чуть ли не рукополагал в рыцари, и это доказывало безграничную власть Церкви. Очевидно, что тяжелый удар кулаком по шее или плечу, способный сбить человека с ног, уступил место безобидному прикосновению плоской стороны клинка меча к плечу посвящаемого человека, а потом сменился традиционным в Церкви жестом легкого прикосновения, получаемого всеми католиками еще в день их конфирмации. И это прикосновение отныне содержало в себе только христианский смысл, подчеркиваемый сопровождавшей его фразой: «Очнись от сна злобы и бодрствуй в вере Христа…»

2. Одновременно с церемониалом посвящения в том же направлении к сакрализации жестов изменялся и ритуал изгнания из рыцарских рядов. Перед любой церемонией священник зачитывал над рыцарем, приговоренным к изгнанию из ордена, заупокойную молитву, как если бы находящийся перед ним человек был лишь живым трупом. Затем пели псалом «Deus laudem meam», призывавший проклятия Господа на предателей. Потом переходили к уничтожению предметов вооружения и отсечению шпор; иногда у лошади, принадлежавшей человеку, исключаемому из рыцарства, отрезали хвост — поступок, надо сказать, весьма жестокий. После этого совершалось действо, в некотором роде соответствующее процедуре телесного очищения посвящаемого в рыцари — речь идет об омовении головы. Проводящий церемонию лил из таза на голову изгоняемого теплую воду. Таким образом смывали следы «помазания» мечом по плечу. Этим действием человек, утративший рыцарское звание, был в некотором роде «лишен посвящения». Потом его бросали на носилки с навозом, накрывали сукном, словно саваном, и вносили в церковь, где над ним совершались такие же обряды, как и над усопшим.

На щите изгоя со времени, когда на нем стали изображать гербы рыцарей, начали оставлять особо позорные следы. Сначала щит тащили в грязи, одновременно пачкая его, с одной стороны, в нравственном смысле слова, с другой — стирая нарисованный на нем герб; затем щит вывешивали в ходе позорной процедуры наказания его хозяина. При этом щит переворачивали острием кверху, что являлось еще одним традиционным символом бесчестия. После чего его также разбивали и бросали в груду искореженного металла, еще недавно бывшего рыцарскими доспехами, к лому, некогда являвшемуся оружием.

Как для старинного церемониала посвящения в рыцарство, так и для процедуры изгнания из рыцарских рядов новые ритуалы отчасти носили теоретический характер. Мы уже много раз повторяли, что каждая церемония протекала согласно фантазии проводивших ее людей или же воле обстоятельств.

Этой сакрализации ритуалов посвящения и лишения рыцарского звания суждено было в конце концов (без сомнения, вопреки воле его авторов) уничтожить одно из оснований, являвшихся фундаментом рыцарства. Рыцарство желало найти точку равновесия между войной и христианской верой. В день, когда оно целиком оказалось под властью Церкви, стало очевидным, что это равновесие нарушено. Тогда существование рыцарства, которое оказалось, по крайней мере в теории, столь близким к духовенству, перестало быть оправданным. И в дальнейшем рыцарь, полностью подчинившись Церкви, должен был стать не более чем воином-монахом.

б) Духовно-рыцарские ордена

К соединению веры и справедливой войны средневековый мир стал стремиться очень рано. В те времена считали, что данный замысел можно воплотить в реальность, создав одновременно военные и монашеские ордена. Такие братства появились в Святой Земле, по крайней мере, самые первые из них. Христиане в освобожденном ими в 1099 г. Иерусалиме основали или восстановили монастыри и главным образом гостеприимные дома, являвшиеся одновременно постоялыми дворами для паломников и приютами для больных, исповедовавших христианскую веру. Практически немедленно возникла необходимость принять меры, чтобы защитить эти убежища от внезапных набегов мусульман. Личный состав таких гостеприимных домов разделился тогда на две группы: собственно служители Церкви, принимающие путников, и их защитники. И те и другие являлись монахами. Из второй группы, из воинов-монахов, вскоре и были созданы духовно-рыцарские ордена.

В конце XI в. один уроженец Прованса (из Мартиг) основал в Святой Земле странноприимный орден, которому его первый великий магистр, Раймунд дю Пюи, знатный сеньор из Дофине, придал военный характер. Речь идет об известном ордене св. Иоанна Иерусалимского (госпитальеров), который в разное время будет называться по имени местопребывания его великого магистра Родосским, а затем Мальтийским орденом. В 1118 г. в Иерусалиме с еще более четкими военными задачами был создан орден тамплиеров. Среди крупных международных орденов отметим орден Гроба Господня, основанный Готфридом Бульонским, и менее значительный орден св. Лазаря, основным предназначением которого являлась забота о прокаженных.