– Это вы нашли тело? – спросил он.

– Да, сэр.

– Как ваше имя?

– Джералд Эпштейн.

– Вы знаете эту женщину? – Таубер кивнул на тело, лежащее в противоположном углу площадки.

– Это мой очень добрый друг. Ее зовут Эстер Мэттисен, она живет на третьем этаже.

– А как вы наткнулись на тело?

– Что вы имеете в виду?

– Я говорю, как вы очутились здесь, на площадке? Вы что, возвращались откуда-нибудь домой?

– Нет, мне надо было спуститься вниз за молоком. Молоко в доме кончилось.

– В котором часу это было?

– Без четверти восемь.

– И вы увидели, что она лежит в дальнем конце площадки?

– Ну да.

– И подошли к ней?

– Да.

– И сразу узнали ее?

– Да.

– И что потом?

– Потом я вернулся к себе в квартиру и позвонил в полицию.

– И когда это было?

– Да всего несколько минут прошло. После того, как я ее обнаружил.

– А что-нибудь перед этим слышали?

– Ничего.

– Ничего? Ни криков, ни шума борьбы, вообще ничего?

– Ничего. У меня был включен телевизор.

– Вы весь вечер были дома?

– Да.

– И ничего не слышали?

– Нет.

– Как, вы говорите, ее имя?

– Эстер Мэттисен.

– По буквам, если можно – я запишу.

– М-э-т-т-и-с-е-н.

– Ей сколько лет, случайно не знаете?

– Шестьдесят три.

– А родственники у нее есть?

– Есть племянница. Раньше она сюда заходила, но потом переехала в Чикаго.

– И когда это было?

– Около полугода назад.

– Как зовут племянницу?

– Стефани Уэллс.

– Где она живет в Чикаго, не знаете?

– Где-то на Уоррингтон-авеню. Точный адрес не знаю.

Когда Эстер получала от нее письма, она просила меня прочитать их.

– А она что, читать не умела?

– Как это?

– Эстер. Убитая.

– Так она же слепая. Вы что, не заметили?

– Слепая?

– Вы что, не заметили белой палки?

– Нет. Не заметил. Слепая, надо же...

Телефон зазвонил в тот момент, когда Карелла, покончив с ужином и взглянув на каминные часы, решил, что самое время отправиться с женой в постель. Было только девять, но близнецы уже спали, Фанни смотрела телевизор в комнате для гостей, а игра, которую затеяла в Форт-Мерсере Джанет, по-настоящему разогрела его, и теперь он явно хотел собственную жену. И Тедди – судя по вызывающим и дразнящим позам, которые она время от времени принимала, читая журнал в противоположном углу комнаты, – это желание с очевидностью разделяла. Услышав телефонный звонок, Карелла сразу же посмотрел на каминные часы, вздохнул и направился к двери, где на низком столике стоял аппарат.

– Да?

– Мне нужно поговорить с детективом Кареллой, – послышался мужской голос.

– Кто у телефона?

– Таубер, из Мидтаун Ист.

– В чем дело, Таубер?

– Я звоню из дома 1144 по Норт Пирс, у меня здесь труп женщины. Ей перерезали горло.

– Ну а я при чем?

– Она слепая. Мы тут на днях получили уведомление, я только что отзвонил в управление, и мне назвали твое имя. В восемьдесят седьмом дежурный сержант сказал, что ты дома. Надеюсь, ни от чего не оторвал.

– Нет, нет, все в порядке.

– Так ты подъедешь или как? Вроде это твоя птичка. Во всяком случае, так говорят парни из отдела по расследованию убийств, они только что подошли. Они говорят, что если так, то можно будет легко переоформить это дело на тебя. Так как, подъедешь? Медэксперт уже сделал свое дело. Я попросил женщину-полицейского еще раз осмотреть убитую. Не хочу спихивать на тебя лишнюю работу, но если тут действительно один и тот же почерк, то, по-моему, тебе надо браться и за это дело.

– Выезжаю, – сказал Карелла.

– У нас тут еще полно дел. Записывай: Норт Пирс...

– Я запомнил.

– Ладно, двигай, – Таубер повесил трубку.

Они все выглядят на одно лицо.

Одно место преступления ничем не отличается от другого: к тротуару припаркованы одинаковые патрульные машины с включенными мигалками, и только номера меняются от участка к участку. Место преступления везде огораживается одинаковыми деревянными панелями с диагональными черно-белыми полосами. И надписи: «Место преступления. Не входить». Густой черный цвет на фоне белого, как смерть; одно и то же, одно и то же. И полицейские повсюду выглядят одинаково, будь то зима или лето, весна или осень. Разве что погода меняется, да и то не всегда.

У патрульных на месте убийства всегда делается немного торжественный, немного испуганный вид; они велят прохожим не останавливаться, идти своей дорогой: «Ребята, не на что тут глазеть», но на самом деле в глубине души вполне сочувствуют их любопытству, словно они здесь не блюстители закона, а обычные зеваки. Было холодно. В прежние времена патрульные в этом городе носили зимой плотные синие пальто, а теперь – просто байковые длинные кальсоны под штанами, что придавало иным из них вид куда более внушительный, чем в действительности. Они мотались по городу, переговариваясь друг с другом шепотом, и повышали голос только тогда, когда отгоняли прохожих от места преступления. Сейчас они шептались об убийстве.

И детективы тоже были похожи друг на друга, как братья-близнецы. Высокие мужчины мощного телосложения – Карелле даже иногда казалось, что полицейских берут в детективы не за их способность делать разумные выводы или выдвигать безумные гипотезы, но за соответствующий рост и вес. Как правило, детективы не носили шляп, не вынимали изо рта сигарету. Многие ходили в приталенных коротких куртках на молнии с манжетами. Посторонний человек вполне мог подумать, что детективы, появившиеся на месте преступления, только что покинули кегельбан.

А полицейских из отдела по расследованию убийств было как раз очень просто узнать: все они выглядели и говорили, как Моноган и Монро. Эти, конечно, являлись совершенными образцами, у других могли быть какие-нибудь небольшие отклонения, но суть одна. Из всех цветов они предпочитали черный. Черный – цвет смерти. Был в свое время знаменитый полицейский этого отдела, некий Сондерс, который всегда был одет в черное с головы до пят. Его подвиги стали легендой, и прозвище у него было подходящее – черная Чума. Черные брюки, черный пиджак, черный галстук на белоснежной рубахе, зимой – черное пальто и, наконец, черный котелок, который он как-то, навещая деда с бабкой, купил в Лондоне, где Скотланд-Ярд принимал его как заезжую знаменитость. И еще, когда шел дождь, он брал с собой черный зонт, называя его «зоунтиком», на манер бабушки, которая жила в доме, занимавшем едва ни целый квартал. Распутать дело об убийстве – для него было, что орех расколоть. В те времена отдел действительно расследовал убийства, не то что сейчас, когда их передают детективам из разных участков. После Чумы в черное начали одеваться и другие полицейские отдела. Это стало знаком принадлежности к элитной части. Видишь полицейского в черном штатском, можешь быть уверен – из отдела убийств. И даже детективы из городских участков порой облачались в черное, в надежде, что их примут за людей из Отдела.

Но это было давно. Теперь полицейских из Отдела, за вычетом ветеранов, отличишь разве по хозяйскому виду, с каким они являются на место преступления – просто самодовольные бюргеры, выглядывающие из окон своих огромных особняков. Жетоны их ничем не отличаются от жетонов детективов – голубая эмаль в золотой каемке; разве что надпись другая: «отдел убийств». У всех детективов, прибывающих на место преступления, жетоны приколоты к пальто или пиджаку. Их не отличишь друг от друга.

И женщина, неловко лежащая на площадке второго этажа, выглядела, как всякая жертва убийства, – их тоже не отличишь друг от друга. Когда видишь много смертельных ран, они утрачивают всякую специфику – разве что медэксперт улавливает ее. Какая разница, как тебя убили – застрелили из пистолета или обреза, ударили ножом, зарубили топором, проломили голову ледорубом или бейсбольной битой, результат один – и он без устали напоминает детективу-оперативнику, что жизнь – штука хрупкая. Но напоминает он и еще кое-что и это кое-что как раз и делает работу такой тяжелой. Он напоминает детективу, что жизнь в этом мире ничего не стоит. Что смерть может обрушиться внезапно и совершенно бессмысленно – а в глазах Кареллы насильственная смерть всегда была бессмысленной. Такой смерти невозможно найти разумное оправдание.