– Ну, ты к-козел, – с трудом прохрипел он. – Предупреждали меня, что ты отморозок, а я, дурень, не поверил…

– И правда дурень, – согласился Юрий.

– Чего ты выпендриваешься? – спросил незнакомец. – Что ты из себя строишь, Рэмбо сраный? Живешь как бомж, а туда же – гордость у него… Я что, в карманники тебя подписываю? Да и какой из тебя карманник? Смех один… Ты вокруг посмотри, чурка ты уставная. На рынках кто? Сплошные звери. Автосервис у них в кармане, таксистов к рукам прибирают… Звери нас из города выживают, и не из первого, мать его, города! Сначала из Грозного, а теперь из Москвы…

– Гм, – сказал Юрий. – А тебе, значит, как русскому человеку, обидно. Так, что ли? Ты у нас, выходит, патриот? И что ты мне предлагаешь, патриот?

– Мочить их, сук чернозадых, – сказал гость. – Мочить, чтобы не встали. Тебе ведь это не впервой, старлей, я знаю. Вспомни, сколько наших пацанов эти твари отправили землю парить. Я тут у тебя чуток осмотрелся. Фотки на стене – они ведь оттуда, зуб даю. У тебя же к ним, паскудам, особый счет…

– Ты сидишь в кресле моей мамы, – ровным бесцветным голосом сказал Юрий. – Сейчас ты встанешь из него, возьмешь свои вонючие деньги, быстренько выйдешь вон и забудешь сюда дорогу. Считаю до трех. Имей в виду, “два” я уже сказал.

– Ну, ты козел, – с неподдельным удивлением сказал гость. Рука его снова поднялась с колен и незаметно заскользила к лацкану пальто. – Ты что, совсем без мозгов? Тебе дело предлагают, а ты целку из себя строишь…

Он не договорил, потому что рука Юрия стремительно выдернула его из кресла и швырнула через всю комнату. Бандит врезался плечом в ребро застекленной двери и упал на пол. Стекло громко задребезжало, но не разбилось. Филатов взял со стола деньги и бросил вслед.

– Чтобы я тебя больше не видел, – сказал он. – Попадешься мне на глаза – сверну шею к чертовой матери.

– Пожалеешь, козел, – подбирая деньги и с трудом поднимаясь на ноги, пообещал гость.

– Дверь за собой закрой, патриот, – напутствовал его Юрий.

Лысый толстяк в мятом, когда-то белом халате и очках с мощными линзами в палец толщиной заглянул Копылову в зрачки, небрежно проверил рефлексы и заставил подуть в трубочку. Делая контрольный выдох, Копылов не смог сдержать блудливую ухмылку, которую всякий раз вызывала у него эта незатейливая процедура. В данный момент он был трезв как стеклышко но тест на алкоголь всегда заставлял его чувствовать себя кем-то наподобие преступника.

– Свободен, – проворчал толстяк, делая какую-то пометку в засаленном журнале напротив фамилии Копылова.

– Да здравствует свобода! – как всегда, ответил Копылов и вышел в облицованный грязным белым кафелем коридор.

Здесь было накурено – хоть топор вешай – и шумно. У дверей медпункта собралась небольшая очередь заступающих в ночную смену водителей, спешивших засвидетельствовать фельдшеру Степанычу свое почтение и подуть в трубочку. Все они переговаривались, рассказывали друг другу анекдоты и случаи из богатой на приключения профессиональной практики. Окунувшись в привычную атмосферу, Копылов стрельнул у кого-то сигаретку, беззлобно выматерился в ответ на замечание о том, что такой большой мальчик мог бы купить сигареты в табачном киоске, чиркнул зажигалкой и огляделся. У него было еще почти полчаса до начала смены, а в гараже его наверняка поджидал сменщик, которому он еще месяц назад задолжал десять долларов. Десятка лежала у него в кармане, так же как и пачка сигарет, но Копылов никогда не спешил расставаться со своим добром, предпочитая сначала на всю катушку попользоваться чужим. Эта особенность его характера была хорошо известна всем, с кем он общался, но ему многое прощали за веселый нрав. Кроме того, он никогда не крал и в конце концов всегда отдавал долги – для этого его нужно было всего-навсего как следует прижать. Он никогда не жалел ни сигарет, ни денег для тех, кто успевал попросить их у него. Удавалось это немногим, потому что Копылов всегда заранее угадывал в человеке просителя и просил первым.

Вокруг одновременно велось множество разговоров. Кто-то рассказывал жуткую историю о том, как его жена снюхалась с его любовницей, вступила с ней в сговор и они на пару затащили его в постель, чтобы в наказание укатать до бесчувствия, – разумеется, тщетно, поскольку рассказчик, гигант секса, сам укатал обеих до потери сознания. В этой истории не было ни слова правды, и Копылов отвернулся от рассказчика.

В хвосте очереди старый хрыч Савельич скармливал какому-то желторотику старую байку о том, что столовая ложка подсолнечного масла, принятая поверх стакана водки, начисто нейтрализует “выхлоп” и делает бессильным тест на алкоголь. “Ты бухой, понял? – втолковывал Савельич жадно внимавшему новичку. – У тебя глаза в разные стороны смотрят, а трубка ни хрена не показывает! Только анализ крови покажет, так кто с этим станет возиться… А чтобы наверняка, лучше засосать не ложку, а сразу полстакана…"

– Савельич, – окликнул его Копылов, – а ты сам-то пробовал?

Савельич неторопливо, с достоинством повернулся в его сторону.

– Что я, с ума сошел – всякую дрянь пить? – пробасил он. – Чего ты, Васька, вечно в разговор лезешь? Не хочешь – не слушай, а врать не мешай!

Он снова обернулся к новичку, но тот уже успел смыться. Савельич ухмыльнулся, покрутил головой и стал с трубным звуком продувать “беломорину”. Копылов подмигнул ему и стал прокладывать себе путь к выходу, обмахиваясь сложенным вдвое путевым листом, как веером.

Гараж был тускло освещен зудевшими под потолком лампами дневного света. В их мертвенном сине-зеленом сиянии видавшие виды таксопарковские “Волги” напоминали дорогие заграничные лимузины. Здесь, в замкнутом пространстве бокса, они казались воплощением мощи и скорости. В гараже приятно пахло бензином, выхлопными газами и пролитым моторным маслом. В дальнем углу вспыхивало и гасло бело-голубое солнце электросварки. Там сыпались искры, трещали электрические разряды и утробно гудел сварочный аппарат. Копылов огляделся, пытаясь засечь своего напарника-кредитора, но того нигде не было видно.

Василий отправился на поиски своей машины. В гараже было по-вечернему пустовато, и он удивился, увидев невдалеке от ворот какое-то непривычное скопление людей. Подойдя поближе, он разглядел, что люди окружили одну из вернувшихся в парк машин. Среди промасленных комбинезонов слесарей мелькали чистые брюки и куртки водителей. Копылов понял, что произошло очередное ЧП, и суеверно поплевал через левое плечо: пронеси, Господи. Он считал, что увидеть перед заступлением на смену разбитую машину – очень плохая примета. В какой-то степени это было правильно: зрелище изуродованного, скомканного, как грязная промокашка, автомобиля могло надолго испортить настроение, а выезжать на сумасшедшие московские улицы в плохом настроении – значит, искать неприятностей на свою голову.

Он подошел еще ближе и увидел, что автомобиль, вокруг которого толпились люди, цел. В толпе он заметил своего сменщика, но теперь это не имело значения. Сплошная стена ног и спин вдруг заволновалась, раздалась в стороны, и на открытое пространство вышли трое. Точнее, шли своим ходом только двое, а третий висел у них на плечах, вяло перебирая ногами в испачканных голубых джинсах. Голова его безвольно свисала на грудь, с лица обильно капала густая жидкость, казавшаяся в мертвенном свете ртутных ламп черной, как сырая нефть. Копылов, которого всегда мутило от вида чужой крови, поспешно отвернулся, но все же узнал в раненом Игоря Турусова, с которым находился в полуприятельских отношениях. Это меняло дело, и Копылов со всех ног бросился к приятелю.

– Игореха! – крикнул он. – Чего случилось? Его оттолкнули в сторону.

– Не лезь, – сказал кто-то. – Видишь, человеку пачек накидали.

– Кто? – возмущенно вскинулся Копылов. – Кто, блин?!

– Не говорит, – ответил ему тот же голос. – В толк не возьму, как он вообще до гаража доехал!