И по службе у Загоскина произошли значительные перемены. В 1831 году он в чине надворного советника становится управляющим конторой императорских московских театров, а еще через год в чине уже коллежского советника – директором московских театров и камергером императорского двора.

В 1842 году в чине действительного статского советника он переходит на более спокойную должность директора Московской Оружейной палаты.

Служебная карьера отразилась отрицательно на творчестве Загоскина исторического романиста, но литературную деятельность он не оставил. В 30-е годы выходят в свет такие значительные произведения М. Н. Загоскина, как историческая повесть «Кузьма Рощин», цикл «готических» повестей-рассказов «Вечер на Хопре», романы «Искуситель» и «Тоска по родине». В начале 40-х годов Загоскин возвращается и к столь прославившему его жанру исторического романа. Он пишет романы из истории XVIII века – «Кузьма Петрович Мирошев, русская быль времен Екатерины II» (1842), «Брынский лес» (1846) и «Русские в начале осьмнадцатого столетия» (1848). Последние два романа были посвящены Петровской эпохе. Надо сказать, что новые произведения Загоскина, несмотря на то что некоторые считали, например, «Кузьму Петровича Мирошева» лучшим его романом[23], к литературной известности автора ничего не прибавили.

Для одних Загоскин оставался старомодной литературной фигурой, пережившей свою славу. Белинский снисходительно писал, что «Юрий Милославский» был в свое время, без всякого сомнения, приятным и замечательным литературным явлением»[24]. Далее он пояснял свою мысль, добавляя, что, «конечно, первые романы г. Загоскина всегда будут удостаиваемы почетного упоминовения от историка русской литературы, и никто не станет отрицать их относительного достоинства для времени, в которое Они явились, и даже их более или менее полезного влияния на современную им русскую литературу; но из этого еще не следует, чтоб мы их читали и перечитывали, как творения всегда новые…»[25].

Снисходительность звучала и во мнении рецензента «Москвитянина», считавшего, что из литературы 30-х годов, которую он охарактеризовал как «литературу псевдоисторических романов и псевдопатриотических драм», «уцелели немногие писатели, а именно только два – Загоскин и Лажечников»[26].

Для других имя Загоскина олицетворяло живого классика. Вот с каким искренним пиететом обращался к нему известный исторический прозаик того времени, главный редактор журнала «Сын Отечества» К. П. Массальский: «Весьма бы поддержали вы, милостивый государь Михаил Николаевич, «Сына Отечества», подав ему помощь. Эта помощь – все равно, что стотысячное войско. «Сын Отечества» сделался бы втрое, вчетверо сильнее, если бы вы украсили его хоть раз вашим именем. Обрадуйте меня присылкою повести или какой угодно пьесы»[27].

Но вернемся к включенным в настоящий однотомник повестям и роману «Искуситель», встреченному также прохладно многими критиками, хотя и при его оценке мнения оказывались диаметрально противоположными.

Популярнейший журнал того времени «Библиотека для чтения» считал, что «роман Загоскина составляет всегда радостное событие в нашей литературе», и сравнивал его «Искусителя» с романом Лажечникова «Ледяной дом»[28].

Опубликованный в 1838 году роман «Искуситель» стоит несколько особняком в творчестве Загоскина, хотя по своей «готической» стилистике он и связан с циклом повестей под общим названием «Вечер на Хопре». В этих небольших повестях (вместе со вступлением их семь) проявляются одновременно различные стороны дарования Загоскина. В самом начале он от имени рассказчика объясняет свою привязанность к «страшным» историям и загадкам: «Не могу описать, какое неизъяснимое наслаждение чувствую я всякий раз, когда слушаю повесть, от которой волосы на голове моей становятся дыбом, сердце замирает и мороз подирает по коже». При этих словах невольно вспоминается подросток-книгочей Миша Загоскин, захваченный чтением любимой Анны Радклиф. Однако в своих повестях Загоскин, учитывая успехи просвещения и растущий рационализм века, не рискнул открыто возрождать «готическую» литературу ужасов. Недаром и «Библиотека для чтения» спустя два года прямо заявляла, что и «в Париже ужасы уже не в моде».

Тем не менее для России время такой «неистовой» литературы еще не прошло окончательно. В 1828 и в 1831 годах появляются близкие по духу и приемам повествования циклы повестей-рассказов А. Погорельского «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» и Н. В. Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки». В 1834 году вышел в свет и нашумевший «готический» роман Н. И. Греча «Черная женщина».

И все же, чувствуя уязвимость своей позиции, Загоскин вначале оставляет читателю возможность двоякого объяснения происходящих событий – и мистического, и рационального, а в повести «Белое приведение» вообще разоблачает мистификацию. Это, очевидно, и позволило Аксакову утверждать, что «все семь вечерних рассказов на Хопре имеют страшное содержание, которое, впрочем, никого не испугает, а разве иногда рассмешит. Хотя все они написаны тем же прекрасным и живым языком, но область чудесного, фантастического была недоступна таланту Загоскина»[29]. С этим утверждением трудно согласиться. Тема иррационального объяснения таинственных происшествий, о которых рассказывают участники вечерних посиделок в старинном загородном доме отставного офицера Асанова, мистика по натуре, нарастает крещендо, и последний рассказ цикла уже смыкается с труднообъяснимой реальностью, когда все слушатели оказываются во власти настоящего ужаса: «И подлинно, мы все как полоумные бежали по коридору, спотыкались, падали и давили друг друга». Добродушный автор на этот раз позволяет себе взять реванш у скептиков, как персонажей, так и читателей.

Бой скучному рационализму дан и в опубликованном в 1838 году романе «Искуситель». Здесь мефистофелевское начало автор отождествляет с тлетворным западным влиянием, отвергающим и унижающим традиционные ценности российского общества. В будущем споре западников и славянофилов Загоскин бескомпромиссно принимает сторону последних, став их идейным предтечей.

В романе немало автобиографических моментов, и село Тужиловка списано с родного загоскинского имения Рамзай, но это не сентиментальное воспоминание детства – «Искуситель» относится к числу наиболее тенденциозных и откровенно полемических произведений Загоскина. Нашу оценку подтверждает и высказывание самого автора: «Я писал его с чистым намерением, в том смысле, что предметом моим было бороться с новыми идеями, которые наводняют наше отечество, – идеями, разрушающими порядок, повиновение к властям, к закону…»[30]

Думается, что неправомерно видеть в «Искусителе» неудачный опыт создать подобие «русского Фауста»[31]. Все-таки роман был менее философичен, чем злободневен в идейно-политическом отношении. В этом аспекте «Искусителя» можно рассматривать как своеобразную предтечу «антинигилистских романов» Писемского и Лескова. Определенная параллель возникает между «Искусителем» и «Бесами» Достоевского.

«Я считаю святой обязанностью не угождать духу времени, а говорить то что внушает мне совесть и здравый смысл, которого французские либералы и русские европейцы терпеть не могут»[32] – такая идейная бескомпромиссность Загоскина и его граничащий с ксенофобией «жесткий» патриотизм отталкивали не только людей противоположных воззрений, но и даже некоторых его единомышленников. Поэтому не удивительно, что роман «Искуситель» был холодно принят даже С. Т. Аксаковым, хотя выше мы уже приводили отзывы печати, сравнивавшие «Искусителя» с великолепным романом Лажечникова «Ледяной дом». И. А. Крылов также писал Загоскину в конце 1838 года: «Я слышу чудеса о вашем новом романе „Искуситель“[33].