Первый из домбулисов следовал по лабиринту узких каналов на городских задворках. Дома-развалюшки здесь стояли вплотную друг к другу. На набережных, несмотря на поздний час, все еще был народ. Толпа текла, бойкая и оживленная, — короче говоря, типичная лантийская. Говор, музыка и запах жареной на дешевом масле рыбы с луком наполняли воздух. Один из пассажиров домбулиса поднес к носу флакончик благовоний.

Вот голоса и музыка остались позади, и домбулис вошел в древний Прямоводный канал. Полуразвалившиеся складские здания и гниющие развалины лачуг тесно обступили его берега. На канале было темно. Лишь в немногих прибрежных постройках мерцали огоньки, так как обитатели этих зловонных трущоб под названием Дестула обычно конопатили свои ставни тряпьем, преследуя двойную цель: сохранить тепло зимой и сокрыть свое присутствие в жилище. На этой окраине, особенно в ночное время, подобная предосторожность подчас помогала сохранить жизнь. Хотя в большинстве ставен имелись глазки, уберечься от воров и бандитов, кишевших в Дестуле, было делом трудным.

Домбулис коснулся пирса, и пассажиры вышли на берег. Вооруженному домбульеру велели охранять судно, что ему явно не пришлось по нраву. Двое пассажиров с фонарями в руках прошли вдоль пристани до моста Злых Кошек, к которому предусмотрительно приближаться не стали. Подобная осторожность вовсе не была излишней, ибо одичавшие животные не терпели вторжения в их заповедную зону. На редкость лютая зима пять лет назад, когда повсюду свирепствовал голод, подтвердила подлинность предположений о склонности кошек к людоедству. Обглоданные останки по крайней мере трех неосторожных бездомных обитателей здешних мест обнаружили в проходе возле заброшенного склада недалеко от моста. После третьего случая некоторые городские горлопаны потребовали уничтожить опасных бродяжек. У них тут же нашлись оппоненты, заявившие, что старый мост и его кошачьи обитатели — историческая ценность. Несколько месяцев этот вопрос горячо обсуждался в тавернах, на рыночных площадях и на судах по всему Ланти-Юму. В конце концов общественный интерес к нему спал, и злые кошки благополучно продолжили свое правление. Благодаря близкородственному скрещиванию они выделялись среди прочих собратьев лиловым цветом глаз и необычайной свирепостью, и теперь их день ото дня разрастающаяся популяция прогуливалась по мосту со столь же быстро возрастающей надменностью.

Стороной обойдя мост, пассажиры домбулиса прошли по кромке канала, затем свернули налево в переулок, обозначенный резной саламандрой. Через некоторое время, еще дважды свернув, Они оказались в темном тупике, настолько зловонном, что человек, который был поменьше ростом; едва не задохнулся.

— Фу-у-у! — выдохнул герцог Повон и снова приложил к носу флакон с благовониями. — Ну и вонища! Вряд ли это здесь, Бескот. Мы не там свернули.

— То самое место, уверяю вас, ваша милость, — ответил лорд Бескот Кор-Малифон. Его, по обыкновению, пышный наряд почти полностью скрывался под плащом. На голове была широкополая шляпа. — Именно здесь мы его найдем, провалиться мне на этом месте.

— Почему вы не предупредили меня? Разве можно отправляться сюда без подкрепления? — посетовал герцог. — И у меня с собой, как на зло, ни капли «Лунных грёз». Зачем только я позволил вам себя уговорить? Да я все равно не верю: никакой ученый-маг — обладатель Познания — не заберется в такую грязную зловонную конуру.

— Он уже не принадлежит к числу владеющих Познанием. Этот Нуллиад — изгой.

— Кто?

— Изгой. — повторил Бескот. — Ученый, которого в далеком прошлом изгнали из ордена Избранных.

— И насколько отдаленно это прошлое?

— Ну, скажем, лет сорок или около того, ваша милость.

— Значит, речь идет о недееспособном маразматике?

— Никоим образом! Он был, да и сейчас еще по всем меркам является одним из величайших ученых. Ум его остер, а способности к магии достойны восхищения.

— Если он так велик, почему же его собратья его выгнали?

— За неповиновение Уставу ордена, ваша милость. Никто не может этого подтвердить, но говорят, что крупный ученый времен Непревзойденного Леккела Дри-Ванниво, который был предшественником Террза Фал-Грижни, если я правильно помню… так вот: один из старших членов Совета Избранных не подчинился Уставу ордена и сознательно оказал противодействие Непревзойденному. За этот проступок ему было велено предстать перед Советом. Но этот ученый отказался, предпочтя подобному унижению исключение из числа Избранных. Лишившись всех званий, он изменил имя и, как бы бросая вызов своей предыдущей жизни, отправился в Дестулу, где стал известен как мудрец Нуллиад. С тех пор мудрость великого ученого стала доступной простому народу.

— Простой народ! Этого еще не хватало! Похоже, посредственные способности у этого мага, — заметил герцог. — Был бы у этого изгоя талант, он пользовал бы людей обеспеченных, тех, которые по своему положению могут способствовать его собственному продвижению. Почему он предпочитает жить здесь?

— Ах, ваша милость, да разве поймешь этих сумасбродных ученых-мудрецов? А вдруг Нуллиад решил поразить мир своей эксцентричностью? Или хочет бросить вызов Избранным? По моему личному мнению, — а я знаток в этих делах! — этот жест Нуллиада, хотя и не обладает той светской небрежностью, что сродни безупречному стилю, тем не менее претендует на оригинальность. Его вызов достоин внимания.

— Вызов — вот в этом-то и загвоздка, Бескот. Вызов! Этот тип, видите ли, не считает нужным являться ко двору по моему приглашению. Он посылает сказать, чтобы герцог пришел к нему. И я, у которого нет ни единого надежного друга, готового отстоять мои интересы, дохожу до такой степени отчаяния, что вынужден принять его условия. Я — правящий герцог Ланти-Юма — здесь, в этом жутком месте! Пришел ночью, пешком, как какая-то деревенщина. Я вне себя, и у меня нет никакого успокоительного снадобья! Как же я дожил до такого? Это ты втянул меня в эту авантюру, ты во всем виноват!

— А как же сновидения, ваша милость? Кошмары? — напомнил Бескот своему покровителю. — Мудрец Нуллиад считается самым лучшим толкователем снов. Вполне возможно, он сумеет все объяснить вашей милости и утешить вас.

— Пусть постарается, не то ему несдобровать: окажись он шарлатаном, я устрою ему принародную порку или раздену догола и пущу поплавать по Лурейскому каналу. Клянусь, я это сделаю!

— Ваша милость, неужели вы навлечете такой позор на собственный город? Фу!

— Да, и меня назовут всеобщим благодетелем, если я выкину в море эту заразу.

Этот перл герцогской политической мысли не получил, однако, достойной оценки. Непростительно громкие реплики двух аристократов привлекли внимание несколько зверского вида дестульских обитателей. Целая банда преградила путь герцогу Повону: пять мускулистых верзил, вооруженных дубинками, сделанными из обрезанных лодочных весел. Оранжевый свет фонаря осветил пять изрытых оспой образин и пять любезных ухмылок. Ухмылки эти не внушили герцогу и его спутнику доверия, несмотря на показную вежливость: у молодых людей были одинаковые черные зубы — следствие пагубного пристрастия к зелью, изготавливаемому из сапожной ваксы. Один из бандитов, судя по мощной коренастой фигуре, необычайно сильный и ловкий, выступил вперед и, напустив на себя почтительную озабоченность, обратился к путникам:

— Заблудились, господа? — Повон и Бескот молчали. — Наверно, отстали от компании, не там свернули, заплутали и не можете найти обратной дороги?

По-прежнему не произнося ни слова, Повон глянул через плечо и заметил еще четверых чернозубых парней у себя за спиной.

— Опасное здесь место для уединенной ночной прогулки двух славных господ. — Бандит удрученно покачал головой. — Не хочу заставлять вас слушать о тех ужасных происшествиях, что тут по ночам случаются. Вот почему я никогда и шагу сюда не делаю без приятелей. Да, да, и тех, кто у вас за спиной, — тоже мои дружки. Для защиты, знаете ли.

Повон и Бескот обменялись тревожными взглядами.