Вася уныло бормотал:

– Ты… Это… Давай… Ходи…

– Итак, все предельно ясно: он оставил туза. Берем свои, передаем ход на бубях, и шесть взяток в зубы.

Все получилось точно по Сашкиному плану, и Вася, тяжело вздыхая, записывал «на горку» огромные числа, обозначавшие его безусловный проигрыш.

Закончилась песня Бернеса обычным его задушевным, улыбчивым говорком-речитативом, и в репродукторах зазвучал голос дежурного по лагерю: «Лейтенант Малков! У входа вас ждет жена. Вы ее узнаете по белой кофточке и желтой сумке в руках».

– Тоже мне остряк-самоучка,- пробормотал Вася, и буквально на глазах менялось его лицо: светлело, приобретало выражение радостной успокоенности, даже некоторого высокомерия.

– Все-таки, Вася, знаешь,- капитан Мерцаев не мог сдержать смех.- Все-таки, я бы на твоем месте сделал ей серьезный выговор. Это же черт знает что: так потерять на мизере. Шесть тысяч вистов! Это же сразу сто двадцать рублей!

Васина радость погасла, и он ответил капитану своей сакраментальной угрозой:

– Ладно, Саша… Посмотрим, как ты сам…

– Ну что же ты обижаешься, странный человек? - продолжал дразнить его Мерцаев.- Едва лишь подтвердилась супружеская верность, как ты сразу сел на мизере. Тут поневоле мистиком станешь.

– Посмотрим, какая у тебя будет верность.

– Впрочем, оставим дружеский юмор, если ты его не понимаешь, и давай распишем. Согласно договоренности, расплата на месте. Чего это ты рот-то открыл? Или не сам предлагал этот пункт?

– Я думал… Ведь мы…

– Ага. Ты думал, что ты выиграешь, а я думал наоборот. Посчитай-ка, Иван, сколько там с него?

– Может быть, поиграем вечером? Или завтра? - попросил Вася жалобно.

– Или расписываем, или садись играть,- неумолимо потребовал капитан. - Законы преферанса нарушать нельзя. Клади деньги и можешь идти встречать жену в белой кофточке.

– Понимаешь, Саша,- осторожно вмешался Иван Семаков.- Ему сейчас Лилька такую сцену Одарки и Карася устроит, если у него денег не окажется.

– Это детский лепет, а не мужской разговор. А чтобы не травмировать Лилю, я могу тебе, Вася, эти деньги одолжить.

– До какого?

– Просто одолжить. Без срока. Когда захочешь - тогда и отдавай. Не захочешь - совсем не отдавай.

Малков, наверное, был не столько благодарен капитану, сколько удивлен, а может быть, даже и обижен. Потом я спросил Сашку, зачем он так поступил.

– А что ж я должен был делать? Просто отдать ему деньги обратно? Он бы обиделся.

– Он и так обиделся.

– Надоели мне эти эмоциональные лейтенанты.

– Но он же любит ее,-сказал Иван.- Ты видел, как он просиял, когда она приехала?

– Ах! Любовь! Мы условились не произносить этого слова, потому что оно слишком много для нас значит. То, что происходит у Васи,- никакая не любовь, а попытка чем-то заполнить зияющую пустоту сознания. Люди, подобные Малкову, не способны самостоятельно постигать действительность. Они делают лишь то, что до них придумали другие. Сказано: верить - он верит, вернее, притворяется, что верит, причем искренне притворяется; сказано: любить- он притворяется, что любит. Что-то жарко. А? Ребят? Пойдем искупаемся, что ли?

Я едва не бросил ему малковское: «А ты сам…» Почему, в самом деле, столько амбиции, если ты сам, кроме обычной учебы и любовных отношений с девушкой, больше ничем не проявляешь свою личность?

А на реке шумел незатейливый воскресный праздник: радиола, соревнования по плаванию и волейболу, жены, приехавшие из города с припасами и радостью. Мы искупались в стороне от общего пляжа и лежали на травке, покуривая. Невдалеке купались девушки, тоже, наверное, приехавшие из города, но, по-видимому, еще не выяснившие, к кому они приехали. Когда Сашка Мерцаев лихо прыгнул вниз головой с кручи и вынырнул лишь за серединой реки, я заметил, что одна из девушек не сводила с него глаз.

Мы лежали, будто бы просто наслаждаясь солнцем и покоем, но, конечно, поглядывали на соседок, тем более что две подруги прогуливались по берегу, и в нескольких шагах от наших глаз двигались их длинные ноги. Одна из подруг, та самая, что заинтересовалась Мерцаевым, была белокожая, мало склонная к загару. Совсем юная, лет восемнадцати, в том состоянии развития, когда стройность еще можно спутать с худощавостью, а зрелая женственность, наверное, смущает саму ее владелицу, в широкополой светлой шляпе из соломки, девушка вызывала одновременно и восхищение, и добродушно-насмешливое сочувствие, как милый подросток, еще застенчивый и смешной.

– Ишь какая! Вот эта явно Чернышевского читала,- сказал Мерцаев.- Унд фигура зэр шон.

Как бы ни была юна и неопытна женщина, но она всегда может заставить мужчину сделать первый шаг к ней, даже если он совсем к этому не стремился. Девушка банально спросила, холодна ли вода, потом извинилась - не мешает ли нам их присутствие, и капитан Мерцаев уже сидел рядом с ней, о чем-то настойчиво спрашивал, а девушка притворялась, что она удивлена и смущена.

Я не узнавал капитана. Если раньше он казался постаревшим и печальным подростком, то теперь флиртовал не хуже Левки Тучинского, а шрам у него на спине выглядел как дополнительное украшение для пущего воздействия на девичье воображение. Я слышал его шуточки и хохоток девушки.

– Вам надо загорать не под солнцем, а под лунными лучами,- говорил капитан.- Есть такая особенная порода людей, подверженных лунному свету. К ним относятся девушки от восемнадцати до двадцати двух, увлекающиеся поэзией. Что сейчас читают-то? Ах да! Щипачев!-это Сашка пользовался информацией, полученной от меня. - Как это там?… «Пусть твердят, что и моря мелеют,- я не верю, чтоб любовь ушла…»

– Мне очень понравилась ваша мысль о загаре под луной,- сказала девушка и посмотрела на Сашку с требовательным ожиданием.

Однако не подхватил капитан брошенный ему голубой шарик: его позвал Семаков.

– Мои друзья смотрят на меня с нетерпением,- сказал Мерцаев.- А вот и лодка. У нас планы на той стороне.

– Ты меня не понял,- сказал Иван, когда капитан вернулся к нам.- Зря ты ушел от нее.

– Почему?

– Ты, лопух, ничего не знаешь.

– Брось ты, Вань. В такой жаркий солнечный день любой нормальный человек знает, что самое необходимое- это сидеть в тенистом прохладном месте и пить ледяное пенистое пиво.

– Я знаю где! - обрадовался Иван.- Двинули. А по дороге я тебя удивлю.

Переправившись на другой берег, мы пошли лугом, и Семаков, суетливо семеня рядом с Сашкой, забегая вперед и заглядывая ему в лицо, многозначительно понижая голос, говорил:

– Ты, чудак, не знаешь, кто она такая. Вот слушай, я тебя сейчас удивлю. Сейчас ты к ней обратно побежишь. Был я недавно дежурным по академии, и вдруг по телефону какой-то девичий голосок: «Товарищ дежурный, мне нужно срочно увидеть папу…»

Семаков рассказал о встрече с этой девушкой в академии, и Мерцаев резюмировал:

– Итак: он был фронтовым капитаном, она - генеральская дочь.

– А что? - горячился Семаков.- Запросто. Она в тебя врезалась. Я усек.

– Надо обратно идти,- сказал я.

– Зачем спешить?-возразил Мерцаев.-Она мне телефончик дала.

– И ты пойдешь к ней?

– Если пригласят. Я же интеллигентный человек. V._. Сашка видел, что я начинаю кипеть от возмущения, и добродушно иронизировал.

Мы вошли в дремотно-тихий городок, разбросавший белые свои домишки среди левад по пологому склону зеленой горы, увенчанной мрачным дворцом аракчеевских времен. На пустой улице солнце высушивало обвалившиеся песчаные тележные колеи, в тени глухих заборов сонно кудахтали куры, с огородов тянулся аромат распаренной пряной зелени.

– Может быть, и женишься на ней? - продолжал я.

– Естественный шаг в жизни каждого человека.

– Она будет готовить тебе ледяной квасок по старинному рецепту, а ты, приходя со службы, будешь целовать ее в щечку, слушать радиолу и рассуждать с тестем о событиях на левом фланге Второго Белорусского?

– Прекрасно, - сказал Мерцаев.