Вюртембергский герцог Людвиг Евгений писал ему, что чтение его книги наполнило его сердце сладостным трепетом, который служит ответом чувствительных душ на призыв защитников человечества, любовью и удивлением к ее добродетельному автору. «Не знаю, готовит ли мне Провидение быть когда-либо вождем существ, мне подобных, я бы этого не желал… Но могу Вас уверить, что употреблю все средства, чтобы уничтожить варварские наказания, заставляющие содрогаться природу, против которых Вы ведете такую победоносную борьбу». Но все эти почести мало трогали робкого маркиза, который был так скромен, что, когда неаполитанский король приехал к нему с визитом, он велел сказать, что его нет дома».
Но не одними овациями и чествованиями исчерпывалось влияние Беккариа. Его идеи проникли в законодательные сферы соседних стран и принесли желанные плоды. После долгой борьбы и Австрия решилась на отмену пытки; колесование отошло в область преданий, осталась только виселица. Но всемогущий министр Кауниц разослал судам секретные инструкции о неприменении и этого наказания. Остались в силе следующие наказания: каторга, палки (bastonatura), пост и вечное изгнание. Смертная казнь была упразднена в 1782 году, но император Иосиф II оставил ее для румын, живущих в Венгрии и Трансильвании. Уголовное уложение, изданное в его царствование, отличалось замечательной мягкостью сравнительно с прежними законами, мягкостью, которою прониклось и законодательство государств, входивших в состав полунезависимой Италии.
О влиянии, произведенном идеями Беккариа на Екатерину II и высший слой тогдашней официальной и неофициальной России, мы скажем ниже. Желание не только смягчить жестокость уголовных кар, но и улучшить по возможности положение узников сделалось всеобщим в целой Европе. Англия первая устроила, в виде опыта, исправительные колонии в Ботанибее, в Австралии, в Вандименовой земле и на острове Норфолке. Призыв ее филантропов Джона Говарда, Бентама и других, воодушевленных проповедью миланского философа, не остался гласом вопиющего в пустыне. Нигде так часто не раздавалось имя Чезаре Беккариа, не приводились выдержки из его знаменитого «Трактата», как именно в законодательных собраниях Франции, переживавшей тогда бурную эпоху своей Великой революции. Влияние Беккариа сказалось и в таком законодательном акте первостепенной важности, как «Провозглашение прав человека и гражданина». Вся старина была ниспровергнута. Иные законы должны были действовать в обновленном общественном строе, и принципы этого нового законодательства, послужившего прототипом для остальной Европы, были впервые провозглашены в Милане. Позднейшие события революционной Франции, к сожалению, отодвинули решение вопроса об отмене смертной казни на неопределенное время. Смертная казнь, против которой так горячо и умело, ратовал Беккариа, и поныне не вычеркнута из французского уголовного кодекса.
Нам остается еще сказать несколько слов о влиянии Беккариа на русское законодательство в течение целого века, начиная с появления его трактата в 1764 году в Милане и кончая «Судебными Уставами» 20 ноября 1864 года. Пожелания, высказанные в Милане в 60-х годах прошлого века, ровно через сто лет получили силу закона в одной из лучших реформ, обессмертивших царствование Александра II. Предшествовавшие частичные улучшения в области уголовного права и процесса были лишь прелюдиями к величественному законодательному акту, провозгласившему необходимость для страны суда скорого, правого, милостивого, равного для всех, отделения судебной власти от законодательной и административной.
Под влиянием идей Беккариа и отчасти Монтескье, Екатерина II составила 30 июля 1767 года знаменитый «Наказ», данный «Комиссии о сочинении проекта нового уложения». Не в одном «Наказе» проглядывает влияние Беккариа, оно замечается и в позднейших законодательных актах императрицы, таких как, например, «Учреждение о губерниях», появившееся в 1775 году, по которому каждое сословие в государстве получало свой особый сословный суд, уголовный и гражданский. Это пересказ мысли Беккариа, что каждый должен быть судим себе равным. Дело, очевидно, идет о суде присяжных, очень мало похожем на сословные суды дореформенного периода.
Вся десятая глава «Наказа», озаглавленная «Об обряде криминального суда», состоит из перевода трактата Беккариа, которому посвящено 114 статей, хотя заимствования встречаются и в других главах. Перевод сделан, по Высочайшему повелению, Григорием Козицким, о чем свидетельствует собственноручная надпись Екатерины II, сделанная на рукописи «Наказа», хранящейся на видном месте, в серебряном ковчеге, под стеклом, в великолепном зале общих собраний Правительствующего сената, с правой стороны, возле обер-прокурорского стола. Интересно сопоставить статьи этой главы с соответствующими параграфами «Dei delitti e delie pene».
«Обвиняемый, – гласит 194-я статья „Наказа“, – терпящий пытку, не властен над собою в том, чтобы он мог говорить правду. Можно ли больше верить человеку, когда он бредит в горячке, нежели когда он при здравом рассудке и добром здоровье? Чувствование боли может возрасти до такой степени, что, совсем овладев всею душою, не оставит ей больше никакой свободы производить какое-либо ей приличное действие, кроме как в то же самое мгновение ока предпринять самый кратчайший путь, коим бы от той боли избавиться. Тогда и невинный закричит, что он виноват, лишь бы только мучить его перестали. И то же средство, употребленное для различения невиновных от виновных, истребит всю между ними разность, и судьи будут так же в неведении, виноватого ли они имеют перед собою или невинного, как и были до сего пристрастного допроса. Посему пытка есть надежное средство осудить невинного, имеющего слабое сложение, и оправдать беззаконного, на силу и крепость свою уповающего».
«Наказ» высказывается против смертной казни, которую он допускает лишь во время безначалия, когда сами беспорядки заступают место законов. Но в нормальное время, в стране, где «вся власть в руках Самодержца, в таком государстве не может в том быть никакой нужды, чтобы отнимать жизнь у гражданина».
Чем же объяснить это разительное несоответствие теории с практикой, этот вопиющий разлад между увлечением теориями Монтескье и Беккариа, с одной стороны, и терпимостью к разным Шешковским и его последователям? Покойный профессор А. Ф. Кистяковский уверяет, что в первое время законодательница искренно проникнута была духом этих творений и надеялась усвоить его России. Для этого она созвала депутатов от всех сословий целой империи. Намерение не осуществилось, новое уложение не было составлено – и большая часть высоких драгоценных мыслей, высказанных в «Наказе», осталась мертвой буквой. Кроме внешней причины – турецкой войны, – была другая, самая глубокая и основательная – умственная и нравственная неподготовленность русского народа и общества. «Это, – говорит он, – было состояние позолоченной грубости и неразвития, то состояние, которое было более благоприятно чрезмерному развитию крепостного права, чем осуществлению мыслей Беккариа и Монтескье, решительно несовместимых с таким состоянием народа».
Нельзя вполне согласиться с мнением покойного профессора, что весь екатерининский «Наказ» остался мертвой буквой. При составлении Свода Законов в 1832 году десятая глава «Наказа» послужила одним из источников третьей главы «Законов о судопроизводстве по делам о преступлениях и проступках», так что некоторые положения о предварительном заключении и силе доказательств существуют еще до сих пор в дореформенных окраинах империи. Благодаря этой санкции закона взгляд, высказанный Беккариа, что чем тяжелее преступление, тем совершеннее должны быть доказательства, сослужил большую службу делу правосудия, избавив многих подсудимых, вина которых не совсем была доказана, от незаслуженных кар. Это разумное правило помещено рядом с известным афоризмом Петра Великого, ошибочно приписанным Екатерине II, что «лучше освободить десять виновных, нежели осудить одного невинного», заимствованным из 9-й статьи «Воинского Устава» 1716 года.