Так и шел обмен любезностями, пока по толпе литейщиков не прошел гулкий ропот, сначала прорезаемый отдельными восторженными восклицаниями, а затем превратившийся в бурю восторга. Мимо промчалась коляска четверней, украшенная развевающимися алыми лентами. На белой шляпе кучера тоже красовалась алая розетка. На заднем сиденье ехала пара, причем женщина обнимала мужчину за талию. Монтгомери увидел только низко надвинутую на глаза меховую шапку, толстое фризовое пальто и алый шарф мужчины, рыжую шевелюру и наглое, вульгарно накрашенное лицо женщины и услышал ее возбужденный смех.

Проезжая мимо экипажа Уилсона, Мастер обернулся и внимательно оглядел Монтгомери, ощерив в ухмылке неровные зубы. На этот раз Роберт успел разглядеть грубое лицо с выступающими скулами и свирепыми глазами. В этой многоместной коляске вместе с Мастером ехали его покровители: горновые мастера, начальники цехов, управляющие. Мелькнула чья-то приветственно поднятая рука с большой металлической фляжкой. Вскоре дорога очистилась, и армия Уилсона, подкрепленная кавалерией, продолжала свой путь.

Дальше дорога шла в обход Кроксли, по сторонам ее поднимались холмы, сплошь исковерканные и выпотрошенные в поисках угля и железа. О размерах образовавшихся под землей пустот легко было судить по огромным отвалам пустой породы и горам шлака. Наконец впереди показались развалины громадного строения - ни крыши, ни дверей, ни оконных рам...

- Это старая фабрика Эрроусмита, - сказал Уилсон, - здесь и происходят встречи. Ну, как вы?

- Спасибо, сэр, как нельзя лучше.

- Я в восторге от вашей выдержки, - сказал Уилсон. Его самочувствие как раз оставляло желать лучшего. - Ну уж, в любом случае мы увидим настоящий бокс за свои деньги, и будь, что будет. Раздевалка вон в той пристройке, бывшей конторе.

Новый взрыв криков встретил остановившийся экипаж. Пустые коляски и двуколки в несколько рядов запрудили дорогу до самого поворота. Огромная афиша у входа сообщала цены на билеты: один, три и пять шиллингов и половина стоимости билета за собаку. Вся выручка, кроме накладных расходов, предназначалась победителю, так что было очевидно, что сумма приза заметно превысит предполагаемые сто фунтов. Но хозяева собак не хотели за них платить, и у входа царили суматоха, ругань и лай. Однако этот бурный и вдруг вскипающий людской поток все же понемногу втягивался в здание.

У дверей бывшей конторы уже стояла опустевшая увитая алыми лентами коляска. От лошадей валил пар. Уилсон, Пэрвис, Фоссет и Монтгомери также оставили свои экипажи и вошли в раздевалку.

Большая комната с почерневшими стенами и протертым линолеумом на полу была почти совершенно пуста. Только несколько скамеек, стол с кувшином и тазом да весы. Новоприбывших встретил толстяк в синем жилете и алом галстуке. Это был тот самый Эрмитейдж, о споре с которым рассказывал Уилсон, богатый мясник и скотовод и ревностный спортивный меценат в Ридинге.

- Ну, наконец-то, - все приговаривал он густым, с хрипотцой, басом. Покажите-ка вашего боксера.

- Вот он, весь как на ладони. Мистер Монтгомери - мистер Эрмитейдж.

- Счастлив познакомиться с вами, сэр. Должен вам сказать, мы тут в Кроксли в восторге от вашей храбрости. У нас нет пристрастий ни к кому, мы хотим одного - видеть настоящий бокс. Мы тут в Кроксли считаем, пусть победит сильнейший.

- Я того же мнения, - ответил помощник доктора Олдакра.

- Замечательно, только такого ответа я и ожидал Мистер Монтгомери, вы приняли на себя большое обязательство, и должен вам сказать, что любой, кто имел со мной дело, вынужден был свои обязательства выполнять. Крэгс взвешиваться!

- Мне тоже?

- Разумеется, но сначала разденьтесь.

Монтгомери замялся, глядя на стоявшую у окна рыжую.

- Не обращайте внимания, сэр, - сказал Уилсон, - переоденьтесь там за занавеской.

Из отгороженного занавеской угла Роберт вышел как воплощение молодости. Он был в белых свободных трусах и парусиновых туфлях, на талии - спортивный пояс цветов известного крикетного клуба. Гладкая молодая кожа блестела как атлас, а под ней играли мускулы. При каждом его движении они образовывали твердые, как слоновая кость, узлы и шары или свивались в длинные тугие жгуты.

- Ну, как он тебе, - спросил у рыжей женщины Бартон, секундант Роберта. Та смерила молодого атлета презрительным взглядом.

- Нечего сказать, подставил ты мальчика. Да разве ему выстоять против настоящего мужчины. Мой Сайлас разделается с ним одной рукой.

- Бабушка надвое сказала, - ухмыльнулся Бартон. - Я, например, поставил на этого "мальчика" свои последние два фунта и не очень-то за них тревожусь. А вот и Мастер. В прекрасной он форме, ничего не скажешь.

Из другого занавешенного угла вышел, чуть припадая на одну ногу, коренастый мужчина с необъятной грудной клеткой и чудовищными руками. Но не чувствовалось в нем той свежести, какой веяло от Монтгомери. На смуглой коже виднелись бурые пятна, а посреди заросшей черной шерстью груди - большая родинка. Такие плечи и такие руки с кулаками, наводящими на мысль о кузнечном молоте, вполне могли принадлежать и боксеру в тяжелом весе, но бедра и ноги были слабы для этого мощного торса. Монтгомери же выглядел, как античная статуя. Один из противников мог заниматься единственным видом спорта, другой любым. Оба глядели друг на друга с любопытством, и оба - массивный бульдог и подвижный терьер - были полны отваги.

- Здравствуйте.

- Здрась... - щербатый рот растянулся в усмешке, и, сплюнув, Мастер добавил: - Подходящий денек для боя.

- Замечательный, - согласился Роберт.

- Вот это по мне! - хрипло воскликнул толстяк-мясник. - Ну что за парни, первый сорт! Возьми хоть мясо, хоть кости! Ну, смотрите, чтоб все у нас было как полагается!

- Если он меня уделает, пусть его Бог благословит.

- А если мы его - пусть ему Бог поможет, - вступила в разговор женщина.

- Заткнись стерва, - зарычал Мастер. - Тебя что ли спрашивают? Вот заеду разочек, так век не будешь лезть не в свое дело.

Но женщина, видимо привыкшая к таким угрозам, не выглядела испуганной.

- Побереги кулаки для него вот, - заметила она. - Моя очередь после него.

Тут в контору вошел джентльмен необычного для этих мест обличья. Такие пальто с меховым воротником и столь блестящие цилиндры обычно не встречаются в радиусе больше десяти миль от Гайд-парка в Лондоне. Поскольку цилиндр был сдвинут на затылок, нижняя сторона полей казалась нимбом, обрамлявшим лицо. Он скорее вступил, чем вошел в помещение. С такой торжественностью обычно выходит на арену цирка шпрехшталмейстер.

- Будьте знакомы, джентльмены, это мистер Степльтон, рефери из Лондона, сказал Уилсон. - Как вы доехали, мистер Степльтон? Я имел удовольствие быть представленным вам в Коринфском клубе, на Пикадилли. Помните?

- Вынужден признаться, сэр, мне представляют столько народа, что просто невозможно всех запомнить, - говоря так, новоприбывший пожимал протянутые руки. - Вы ведь Уилсон? Рад вас видеть, мистер Уилсон. Я запоздал немного - не мог найти экипаж на станции.

- Мистер Степльтон, - торжественно обратился к нему Эрмитейдж, - мы гордимся, что человек вашего масштаба не погнушался приехать на наше маленькое провинциальное состязание.

- Бокс для меня превыше всего. Ну, что у вас тут? Боксеров взвешивали?

- Как раз готовимся взвесить, сэр.

- Давайте, я сам этим займусь. Мне уже случалось вас видеть, Крэгс. Хорошо помню вашу вторую встречу с Виллоксом, когда он взял у вас реванш за первое поражение. Что на весах? Сто шестьдесят три фунта, минус два фунта на костюм, итого сто шестьдесят один. Теперь, юноша, вы. Постойте, что за цвета на вашем поясе?

- Анонимного крикетного клуба.

- На каком основании вы их носите? Я член этого клуба.

- Я тоже.

- Вы любитель?

- Да, сэр.

- И выступаете за деньги?

- Да, сэр.

- Вы понимаете, в какое положение вы себя ставите? С этого момента вы переходите в разряд профессионалов, и если вы еще раз выступите...