– В котором часу сегодня закрыли главный вход?

– В половине десятого.

– Значит, посетитель пришел раньше.

Акико выглянула в сумрак коридора. Шел одиннадцатый час, в палатах все спали.

– Оперировали ее, кажется, всего дня три назад? – спросил Кобаси.

– В том-то и дело… – ответила Акико с досадой. – Ну, что будем делать?

– Может быть, сходить, еще раз проверить? – предложил Кобаси.

– Еще раз идти к ней в палату? – Теперь уже Акико залилась румянцем. – Сэнсэй, – попросила она, – пойдемте вместе. Я боюсь… А если там и в самом деле мужчина?

– Ну и что? Приведешь его сюда.

– Ну пожалуйста! – Акико потянула Кобаси за рукав. Тот нехотя поднялся.

– А ты тогда оставайся тут, – велела Акико Каору. Нажимая кнопку шестого этажа, Кобаси усмехнулся.

– Уно, кажется, порядочно смутилась. Наверное, увидала их в неподходящий момент.

– Фу, сэнсэй, как не стыдно! – Акико негодующе хлопнула Кобаси по спине.

Лифт остановился. В коридоре царила глубокая тишина, тускло светила маленькая лампочка.

Кобаси и Акико шли пригнувшись, точно заговорщики, стараясь ступать неслышно. Кроме 601-й, все палаты на этаже пустовали. Акико стало даже жаль, что в таких прекрасных палатах – с душем, туалетом и холодильником – никого нет. Крадучись, они подошли к двери и остановились. За дверью находилось помещение для сиделки, дальше – холл, за ним – комната Дзюнко.

Дверь была плотно закрыта, но в занавешенное оконце, выходившее в коридор, пробивался свет. Дзюнко любила комфорт и, устраиваясь в больнице, велела привезти сюда торшер с красным абажуром, который поставила у изголовья.

Кобаси с Акико прильнули к двери. Прислушались. Никаких голосов из палаты не доносилось, только приглушенно играла музыка: стереопроигрыватель, стоящий рядом с кроватью Дзюнко. Может, вспугнули «пташек»? Вряд ли. Ведь они шли очень тихо. Кобаси представил себе их нелепое положение и невольно фыркнул: попадись они кому-нибудь на глаза – засмеют.

– Уйдем, – шепнул он Акико.

И в этот момент послышался чуть хрипловатый женский голос, без сомнения Дзюнко:

– Вот недоте-опа! – Она по своему обыкновению кокетливо тянула слова.

Кобаси и Акико переглянулись.

Хихиканье. Опять Дзюнко. Другого голоса пока не слышно. Потом послышались тихие шаги. Открывается дверь в холл.

«Лазутчики» многозначительно переглянулись.

Кобаси тронул Акико за локоть. Пригибаясь, они отошли от двери и только в конце коридора выпрямились во весь рост.

В лифте Акико вздохнула с облегчением.

– Значит, кто-то у нее все-таки есть…

– Приятель, кто ж еще.

– А где сиделка?

– Откуда я знаю. Может, спит в своей комнате.

– Нет, уж тут не уснешь… – Акико вздохнула. – Да… И это после операции. А еще во время осмотра вопит от боли.

– Ну как же, – процедил Кобаси. – Чтобы ее пожалели.

– Интересно, что ей будет за сегодняшнее?

– А что ей может быть?

Они умолкли: что, делать? Ворваться в палату и выгнать непрошеного гостя? Но тогда сразу станет ясно, что шпионили ночью под дверью, подслушивали. И потом – а вдруг там все-таки не мужчина? Верхний свет выключен, горит лишь торшер, и проигрыватель играет совсем тихо. Да и включи она громче, все равно никому бы не помешала. Дзюнко одна на всем этаже. Нет, это не повод, чтобы врываться в палату. А если это сиделка?

– Ничего, скоро узнаем, – проворчал Кобаси.

Его расчет был прост: гораздо разумнее будет поймать «преступника» в тот момент, когда он попытается улизнуть.

– Все равно он пойдет через главный вход. В крайнем случае, если останется на ночь, накроем голубчика утром, когда будете мерить больным температуру.

Кобаси с Акико вернулись в комнату медсестер. Каору сидела на диване, поджидая их.

– Ты была права, Каору, – сказала Акико.

– Вы его выгнали?

– Нет.

– Почему?

– Завтра утром поймаем с поличным. А ей предложим покинуть больницу, – ответил Кобаси.

– Кому? Дзюнко Ханадзё?! – Акико в замешательстве посмотрела на него. – Из-за такой ерунды?..

– Ерунды?! Приводить в палату мужчин – ерунда? Плевать мне, что она звезда эстрады, – я не стану потворствовать этому безобразию.

– Но у нас же нет доказательств.

– Будут. Достаточно того, что посторонний провел у нее ночь.

– Но доктор Наоэ…

– Он ее лечащий врач, а за то, что случается ночью, отвечает дежурный. И как дежурный врач я считаю ее поведение недопустимым.

– Не знаю, согласится ли с этим Наоэ.

– Он вообще ей слишком многое позволяет. Подумаешь, артистка. А может, у него самого на нее виды? Хотя вряд ли. Он же теперь ее знает как облупленную.

– Пошляк, – скривилась Акико.

– Эти мне служители муз… Терпеть не могу их племя, – негодующе заключил Кобаси, и тут в дверях возник человек. Незнакомец был высокого роста – головой почти доставал до притолоки – и по моде длинноволосый.

Первой его увидела Акико. От неожиданности она даже вскочила.

– Вы кто? – удивленно спросила она, невольно отметив, что незнакомец очень хорош собой.

– Я хотел бы выйти отсюда, но парадная дверь закрыта. – У мужчины оказался бархатный бас и четкая дикция.

– Выйти?.. – Акико беспомощно оглянулась на Кобаси; тот вместе с Каору стоял молча и оторопело смотрел на гостя.

– Вы кто? – наконец выговорил он.

– Кэндзи Танимото.

Девушки переглянулись: фамилия была им хорошо знакома.

– Кто-кто? – недоуменно переспросил Кобаси, и Акико тихонько шепнула:

– Самый популярный эстрадный певец. Кобаси оглядел незнакомца.

– А где вы были до сих пор?

– В палате.

– В какой?

– В шестьсот первой, у Дзюнко Ханадзё, – невозмутимо, без тени смущения пояснил тот.

Кобаси непроизвольно моргнул.

– А что вы там делали? – зло спросил он.

– Ничего особенного. Слушали музыку, разговаривали.

– Да? И все?

Танимото только ухмыльнулся. Лицо его приняло добродушное выражение.

– К сожалению, ничего больше добавить не могу.

– Вот как?

– В общем-то я не обязан отчитываться. – Танимото опять рассмеялся.

Акико с Каору смотрели на него как завороженные.

– Вам известно, что Ханадзё совсем недавно сделали операцию? Как вы полагаете, это хорошо – беспокоить больного человека?

– Она сама просила меня прийти.

– Вечером?

– Нет, просто сейчас я свободен.

– По-моему, совсем не трудно сообразить, что это просто неприлично – до поздней ночи торчать в палате у женщины.

– Прошу прощения. Я не знал, до которого часа можно находиться у больной. – Танимото смиренно склонил голову.

– Здесь больница, а не ночной бар. – Добродушие и смазливая внешность гостя все больше злили Кобаси. – Да кто вы такой! Не муж, не жених… Удивительное нахальство!

– Извините.

– Я обязан отметить это в журнале. Вы допоздна находились в палате больной. Не знаю, кто виновник – Ханадзё или вы, – но я непременно сообщу обо всем главврачу.

– А дальше?

– Возможно, придется попросить Ханадзё покинуть клинику.

– Простите, но я не о ней… Меня-то вы выпустите отсюда?

Не скрывая неприязни, Кобаси еще раз оглядел Танимото:

– Адрес? Цель визита? Танимото отвечал с готовностью.

Кобаси записал ответы в журнал, в графе «Происшествия».

– Да… Вас, я вижу, ничем не проймешь.

– Еще раз прошу меня извинить. – Танимото держался так, будто и не чувствовал язвительности Кобаси.

– Выпусти его. – Кобаси повернулся к Танимото спиной. – Даже разговаривать с ним противно. Ну и прощелыга! – буркнул он, когда за Танимото закрылась дверь.

– Настоящий мужчина! – все еще глядя на дверь, за которой исчезла фигура певца, мечтательно вздохнула Акико.

– Тебе нравятся такие идиоты?

– Идиот или нет – не знаю. Но до чего же хорош…

– Завтра все выскажу Наоэ.

Стараясь подавить раздражение, Кобаси запыхтел сигаретой.

На следующий день Наоэ снова пришел на работу в одиннадцатом часу. Последнее время он постоянно опаздывал, только раз или два явился до десяти.