– Нет. Теперь уж до самой смерти, – ответил Наоэ, стягивая пинцетом края раны.

Операция, закончилась через тридцать минут. Всего было наложено двадцать швов. Раненому забинтовали лоб и правую щеку и отвезли на третий этаж в палату третьего класса. Он все еще был пьян и совершенно не чувствовал боли. Когда был наложен последний шов, он даже не пошевелился.

– Поставь капельницу: пятьсот кубиков глюкозы и две ампулы кровоостанавливающего. Не пускай этих типов в палату, пусть поскорее убираются.

Дружков раненого еще в середине операции выдворили в коридор, где теперь дежурный полицейский выяснял у них обстоятельства дела.

– Да, чуть не забыл! – Наоэ пошел к выходу, но вдруг, что-то вспомнив, резко остановился: – Я же заказал суси в том ресторанчике…

– Где?.. – Норико непонимающе уставилась на него.

– Как раз когда ты позвонила снова. Я не мог ждать, но подумал, что, когда мы покончим со всем этим, неплохо будет закусить, и оставил официанту деньги. Как ты считаешь, если сейчас позвонить, привезут?

– Но…

– И на вас с Каору можно заказать. Только надо позвонить.

– Из Сибуя, в такое время?.. Пробило уже половину первого.

– Ничего. Они поймут.

– Ну, если так… Спасибо.

Наоэ, толкнув дверь, вышел в коридор. Полицейский с готовностью вытащил записную книжку.

– Выяснил адрес!

– Сообщите, пожалуйста, медсестрам.

– Но… Мне бы хотелось узнать диагноз.

– Рана на лбу и в области правой щеки. Только слово «рана» в этом случае пишется другим иероглифом, – добавил Наоэ, заглядывая полицейскому через плечо.

– Это что же, принципиальная разница? – поинтересовался тот, записывая диагноз в блокнот.

– Конечно. У него же открытая рана, а этот иероглиф обозначает закрытую, когда кожный покров не поврежден.

– Понятно. Скажите, сколько потребуется времени для окончательного выздоровления?

– Недели две.

– Шрамы останутся?

– Безусловно.

– Большие?

– Будь на его месте женщина, это исковеркало бы ей всю жизнь, – ответил Наоэ и оглянулся на толпившихся сзади гангстеров. – Но вам-то это, кажется, только на руку?

– Неужели будет настолько заметно?..

– Заметно? Чудовищно!

Сутулый задумчиво посмотрел на Наоэ.

– Ловко вы с ним управились…

– Просто он был пьян до бесчувствия и не мешал мне, – усмехнулся Наоэ.

– Ну, доктор, прошу извинить за беспокойство. – Полицейский низко поклонился, и вслед за ним, как заводные куклы, склонились и гангстеры.

Когда Норико с Каору, вымыв инструменты, закончили наводить порядок в кабинете, из ресторана принесли суси. Якудза, вняв наконец уговорам полицейского, ушли, и девушки вернулись в свою комнатку на третьем этаже.

– Ну что, будем ужинать?

– Выглядят они ужасно аппетитно! – Каору, поглядывая на суси, разливала чай. Было за полночь, и девушки очень проголодались.

– А сэнсэй, оказывается, умеет быть добреньким.

– Грехи свои искупает. Клинику-то на нас бросил…

– Значит, понимает, что поступил нехорошо?

– Да как будто…

– Все-таки он замечательный!

– Какая же ты еще дурочка, – усмехнулась Норико, и Каору обиженно надулась. – Лучше держись от него подальше.

– Но как он оперировал – просто загляденье! Такая сложная рана… А когда ввалились эти жуткие типы, он и бровью не повел! – с жаром воскликнула Каору.

– Он же хирург. Они все такие.

– Ну уж нет! Вот доктор Кобаси. Как-то привезли к нам больного с переломом ноги, так он весь прямо затрясся!

– Кобаси моложе, да и опыта у него гораздо меньше.

– Лично мне больше нравятся такие, как Наоэ. Хладнокровные.

– Ну ладно, – улыбнулась Норико. – Садись есть.

– А ты?

– Мне нужно спуститься в амбулаторию, я там кое-что оставила.

– Я принесу. Только скажи что.

– Да нет, ладно. Не надо. Сначала поужинаем…Норико спустилась по лестнице на первый этаж.

Совсем недавно здесь, в залитой ярким светом амбулатории, толпились люди, а теперь было тихо, тускло светила слабая ночная лампочка. От лестницы Норико свернула налево и прошла в регистратуру, к внутреннему телефону. Набрала семерку – номер комнаты дежурного врача.

– Алло! – ответил сонный голос Наоэ.

– Это я, – приглушенно, словно боясь, что кто-то услышит, сказала Норико. – Мы только что поужинали, спасибо за суси.

– Не за что.

– У нас еще осталось. Вы больше не хотите?

– Нет.

– Может, чуть-чуть?

– Я же сказал: нет.

– Да, совсем забыла… Пока вас не было, приходило четверо больных: двое на перевязку и двое на уколы. Мы сделали все, как было назначено.

– Хорошо.

– И еще: Исикура очень жаловался на боли. Мы ввели ему бробарин, две дозы.

– Вот как?

– Что, неправильно?

– Да нет, почему же.

– А… вы уже отдыхаете?

– Прилег, читал книжку.

– Вы сегодня много пили, вам лучше поскорее лечь спать…

– Все?

– Э-э…

– Ну что еще?

– Вы свободны – завтра или послезавтра?

– Завтра – нет, дела.

– А послезавтра? Или в другой день…

– Пожалуй, послезавтра…

– Тогда послезавтра, на прежнем месте?

– Ладно. В шесть. Эй, ты откуда говоришь?

– Из амбулатории. Я здесь одна. Каору наверху. Наоэ промолчал.

– Спокойной ночи. – Норико повесила трубку и радостно взлетела по лестнице на третий этаж.

Главный врач клиники «Ориентал» Ютаро Гёда жил в районе Мэгуро, на улице Какинокидзака. На машине до клиники всего минут пятнадцать езды. Супруги Гёда жили вместе со своими взрослыми детьми – сыном Юдзи и дочерью Микико. Юдзи исполнился двадцать один год, и он, решительно воспротивившись родительским планам вырастить из него врача, поступил на экономический факультет университета Т. Микико была на два года старше. Закончив в прошлом году женский университет, где изучала английскую литературу, она не пошла работать, а осталась дома: помогать матери по хозяйству и отцу – в клинике. В сущности, была секретарем при собственном отце, ведала канцелярскими делами. В «Ориентал» работало более сорока человек, и Ютаро теперь было бы не под силу справиться в одиночку со всеми заботами. Сам он появлялся в клинике весьма редко. Правда, там были управляющий делами и старшая медсестра, но не мог же Ютаро полагаться во всем на чужих людей! Например, при решении денежных вопросов он просто не мог обойтись без жены или Микико. Обычно, приезжая в клинику, он сначала пил чай, листал журнал ночных дежурств, выслушивал отчет управляющего и старшей медсестры о вчерашнем дне, а затем принимал пациентов – только тех, что приходили лично к нему по чьей-либо протекции. Как правило, к двенадцати дня все дела в клинике бывали закончены.

После обеда Ютаро отбывал на заседания или деловые встречи. Вот уже несколько лет он большую часть своего времени и энергии посвящал не медицине, а заседаниям в муниципалитете и правлении Ассоциации врачей. Впрочем, такое положение вещей его вполне устраивало.

В тот день, как обычно, Ютаро к половине десятого утра завершил завтрак, состоявший из овощного салата и тостов, и запил его чашкой чаю. Он был невысок, но тучен, а в последнее время располнел еще больше, и давление у него основательно повысилось. В результате продолжавшихся в течение целого года атак дражайшей половины Ютаро наконец смирился со скромными европейскими завтраками. Зато за обедом и ужином, не желая отказывать себе в удовольствии, упорно продолжал поглощать рис и лапшу. На банкетах, если кухня была не японская, у него пропадал всякий аппетит. Из спиртного Ютаро по-настоящему любил только сакэ, но на худой конец мог обойтись и виски.

После завтрака Ютаро, прихлебывая кофе, неторопливо просматривал газеты. В соседней комнате прихорашивалась жена. Сорокавосьмилетняя Рицуко была на семь лет моложе мужа и благодаря стройной фигуре и высокому росту выглядела рядом с ним еще моложавей. Конечно, годы все же давали себя знать: кожа утратила былую упругость, однако ее лицо с большими глазами и безукоризненным носом еще хранило следы былой красоты.