Когда рисунок звезд сместился, Конан разбудил Сагратиуса и мгновенно заснул. И снилось ему нечто странное: какая-то непонятная битва, где все дрались со всеми, брат шел на брата, а сын на отца. Когда все мужчины пали, в бой вступили женщины и дрались еще ожесточеннее, ибо нет ничего страшнее, чем баба, в которую вселился сам Нергал.

Долина, в которой Конан никогда прежде не бывал, была залита кровью и сожжена, всюду валялись изуродованные тела павших неизвестно во имя чего. Последняя девочка, еле удерживавшая в руках отцовский лук, выпустила стрелу в последнюю женщину — и упала, обессиленная на груду тел. Киммериец, которого эта ожесточенная сеча почему-то миновала, недоуменно оглядывал бескрайнее поле трупов. И вдруг земля у него под ногами дрогнула, загудела и пошла трещинами, словно собиралась поглотить все это воинство безумцев. Гул нарастал, земля содрогалась все яростнее, Конан зажал руками уши, чтобы не утратить разум…

И проснулся. По земле катился далекий гул, он слышал его так же ясно, как треск сверчков в траве.

— Номады! — крикнул он и вскочил на ноги.

— Кочевники, — подтвердил сидевший рядом с ним Кинда. — Но Конан, Мейл и Кинда еще могут удрать. Кочевники далеко, будут здесь в полдень.

— Э, нет, так не пойдет, — заявил киммериец, оглядывая горизонт. Небо над горами уже серело, близился рассвет. — Мы нанимались охранять караван, и мы останемся. Много их, как ты думаешь?

Птулькут покачал головой и почти пропел:

— Мно-ого. Твои пальцы, мои пальцы, пальцы Саграты да еще вон того сторожа, который спит — у него двух на руке не хватает — вот сколько.

— То есть сотня, — уточнил Конан. — И будет здесь в полдень… А скачут они с северо-запада… — Он сел на землю, скрестив ноги, и задумался.

Конечно, трое всадников, удрав тотчас же, могли вернуться в горы и миновать перевал прежде, чем их настигнут кочевники. Но другой дороги на восток не было, и рано или поздно им пришлось бы вернуться в эти же степи, к тем же гирканцам. А кто-то из них, видимо, стерег перевал, раз номады так быстро проведали о караване. Оставалось лишь бросить караван и умчаться вперед по дороге, потому что заполучив такой жирный кусок, кочевники вряд ли погонятся за тремя всадниками…

Потому что ни втроем, ни при помощи людей Амаля, им не выстоять против сотни номадов, кто-кто, а Конан знал это отлично. Он встал и решительно направился к повозке, где храпел на всю степь толстый караван-баши.

Услышав о кочевниках, почтенный Амаль абн Сатир мячиком выкатился из-под полога. Вид у него был бледный.

— Ты уверен, досточтимый воин? К полудню? Но мы не успеем уйти от них.

— Не успеем, — подтвердил Конан, внимательно глядя на купца. Толстяк, против ожидания, не стал сразу же впадать в отчаянье и причитать о потерянном добре. Завой он сейчас, как вдова над могилой, киммериец, быть может, и решился бы уйти, пока не поздно. Но Амаль лишь нахмурился, а затем спросил:

— И что же ты посоветуешь сделать, о светоч воинского умения?

— Ты сказал, что не первый раз в этих краях. Есть ли здесь поблизости в степи река или овраг или что-то подобное?

Амаль сокрушенно покачал головой:

— Я знаю на этой дороге каждый постоялый двор, но лишь на самой дороге! Но постой, ведь у меня, кажется, где-то была карта! — И он повернулся, чтобы скрыться под пологом повозки.

— Я не видел твоей карты, почтеннейший, но вряд ли она лучше моей, — не без гордости объявил Конан, доставая из сапога ларец Юлдуза. Толстяк долго ахал, восхищаясь чудесной картой, а Конан тем временем выискивал на ней что-нибудь подходящее для его целей. Но Амаль заметил нанесенный на карту овраг первым и ткнул в него толстым пальцем:

— Есть! Смотри, выгнутый, как натянутый лук, и как раз в нужную сторону! И заступы у нас есть — окапывать костры в засуху! Ты ведь хочешь поджечь степь, не так ли? Тогда нам надо быстро подниматься и пройти вперед, чтобы оказаться совсем за тем оврагом, потому что сейчас мы как раз против него!

Подивившись сметливости купца, Конан кивнул и пошел седлать своего коня. Амаль уже смерчем носился по лагерю, щедро раздавая пинки сонным караванщикам и браня нерадивых стражей, заснувших на посту:

— Поднимайтесь, дети греха и порока! Поднимайтесь, если не хотите нынче вечером предстать перед вратами Эрлика!

Изгиб разлома посреди степи был приблизительно в получасе езды на северо-запад от дороги, и Конан поскакал в ту сторону. Овраг, не слишком глубокий, с мутной струйкой воды, текущей по глинистому дну, в самом деле изгибался плавной неправильной дугой в сторону открытой степи и как нельзя лучше подходил для ловушки. Оставалось только заманить номадов именно сюда, чтобы они не успели объехать засаду, обнаружив ее.

Вернувшись, он увидел, что Амаль даром времени не теряет. Караван уже был собран и вышел на дорогу. Заметив Конана, купец подбежал к нему.

— Вон в тех четырех кувшинах, — сказал он, указывая на огромные тануры, навьюченные на двух самых сильных верблюдов, — я везу оливковое масло, особый заказ правителя Пайтала. Ах, какие нефритовые статуэтки сулил он мне за него! — Тут купец закатил масляные глазки и сокрушенно вздохнул. — Но лучше доехать нам живыми, потеряв часть товара, чем потерять и товар, и жизни, не правда ли? Так вот, бери людей, бери масло — и да поможет вам Эрлик всемогущий и всемилостивый!

Это был уже реальный шанс на спасение. Втолковав перепуганном людям, что нужно делать, Конан погнал верблюдов с маслом к оврагу.

Приготовления были закончены задолго до полудня. За десять шагов от края оврага был полит маслом и на треть окопан гигантский круг. Сетования почтенного Амаля оказались преувеличенными: как убедился Конан, не только воины, но и все его погонщики были отличными стрелками, да и мечом владели неплохо.

Они, конечно, трусили, но виду старались не подавать, глядя на то, как уверенно распоряжается их новый начальник. Конан расставил их в траве так, чтобы они могли спрыгнуть в овраг раньше, чем до них доберется огонь. Замыкали полукруг лучников Кинда и Сагратиус.

Убедившись, что все готово, а времени в обрез, Конан пришпорил своего вороного и помчался в степь встречать непрошеных гостей.

Номады были уже близко. Они ехали рысью, уверенные, что добыча не уйдет от них никуда — да и как мог спастись от сотни вооруженных разбойников медлительный караван в бескрайней степи? Подъехав на расстояние полета стрелы, Конан придержал коня и встал в стременах.

— Эй! Безродные псы, потомки шакала и ехидны, выгнанные своими же соплеменниками! Не меня ли вы ищете?

Воспользовавшись замешательством — они явно не ожидали встретить здесь одинокого всадника, — киммериец выстрелил. Один из кочевников с криком упал на землю, а степь огласилась бранью и воплями. Обидчик их кинул лук за спину и повернул коня.

Не меньше десятка стрел ткнулось в траву, только что смятую копытами его жеребца. Но Конан уже несся вперед, заманивая за собой всю орду. Вот когда сбылся его сон! Земля гудела и стонала, словно живая, от топота четырех сотен копыт. Вопли и проклятия стихли — всадники берегли дыхание, лишь изредка яростно нахлестывая лошадей. Черный жеребец Конана был хорошо виден среди желтой травы, все глаза были устремлены на него, у всех в головах колоколом билась одна мысль: догнать, стоптать и снять живьем кожу.

Видя, что кочевникам не до луков, Конан немного придержал бешеный галоп. Риск был велик, но орда растянулась в степи, и важно было не допустить, чтобы хоть кто-то оказался вне круга, когда караванщики подожгут траву.

Кочевники начали настигать его, их вопли и угрозы снова огласили степь. Они глумились над глупцом, спрашивая, что ему предпочтительнее — кол или котел с кипящим маслом. Как ни чесался язык у Конана им ответить, он молчал, стиснув зубы. Он готовился к прыжку.

Засада была уже совсем близко. В последний раз оглянувшись, киммериец стиснул коленями бока своего взмыленного коня и натянул повод. Вороной храпнул и помчался вперед так, как никогда еще, наверное, не бегал. Черной молнией пронесся он сквозь строй ожидавших с зажженной паклей на стрелах лучников — Конан едва успел повернуть его, чтобы не свалиться в овраг на полном скаку.