Наконец, вволю наплескавшись и распугав всю рыбу на несколько дней вперед, дракон вылез на берег, встряхиваясь, как собака. С его чешуи вода не стекала, а скатывалась крупными круглыми каплями, как скатывается она с жирного оперения утки, оставляя птицу сухой. Конан сидел, свесив с коленей перепачканные в золе руки — жалея запасы, он выловил в тростнике забившегося туда с перепугу огромного карпа и испек на угольях.

— Большое озеро, — сказал Конан, глядя на необъятную бледно-синюю даль. Озеро и в самом деле было большим, дальний его берег с темнеющим лесом был едва виден. — Где это мы?

— Это озеро Дунтинху, — пояснил дракон. — Вон там, — он мотнул головой на север, — в него по краю впадает Чандзян, самая большая река Кхитая. Завтра мы пойдем по ней вверх, она выведет нас к Семиречью — семи ущельям в южных отрогах Ги Me Ля, по которым текут в долины семь рек Кхитая, Уттары и Камбуи. Там же делает большую петлю Бхарама, река Вендии. Ее долиной мы спустимся к морю, а там уже до Ланки будет не больше дня пути.

По сведениям Конана, озеро Дунтинху, Большая-Вода-В-Сердце-Страны, лежало в трех днях пути от побережья. Он покосился на дракона: этот скакун и впрямь быстро перемещался и по воде, и по суше! Глядишь, к исходу третьего дня они и в самом деле будут в Вендии!

Дракон меж тем зевнул во всю пасть, потянулся, дергая лапами, и улегся, свернувшись в клубочек. Конан доел свою рыбу и тоже лег.

Утром, едва рассвело, Аридо уже нетерпеливо тормошил его: известно ведь, что для бодрствующего ночь вдесятеро длиннее. К тому же, забыв на своем острове, что такое настоящий лес, дракон немного опьянел от ночных запахов и шорохов и с утра пребывал в веселом, чтобы не сказать буйном, настроении.

Поев, Конан вновь взгромоздился на своего «коня» и вновь, как и вчера, мимо него понеслась стена деревьев. Вскоре дракон вышел к большой реке, стремительно несшейся в узкой долине, и направился вверх по течению.

Когда солнце перевалило за полдень, местность начала постепенно подниматься. На короткий отдых они остановились уже в настоящем горном ущелье с узкой полоской зелени вдоль реки и отвесными бурыми скалистыми склонами. Дальнейшее продвижение по берегу было почти невозможно, и дракон поплыл вверх по течению. Чтобы не заморозить Конана в быстром горном потоке, он держал шею высоко над водой, но все же к вечеру Конан был мокрым с ног до головы от брызг и мелкой водяной пыли.

Заночевали они над большим водопадом, на гребне утеса. Вверх пришлось карабкаться козьей тропой, и к концу подъема оба путешественника изрядно устали, выпачкались и исцарапались. Добравшись наконец до вершины, дракон в изнеможении повалился на землю.

— Я же не ящерица, — простонал он, разглядывая израненные подушечки лап — на них чешуя была тонкой, гибкой и мелкой, как у рыбы. — Я не умею карабкаться по скалам, они меня не выдерживают!

— Живы — и ладно, — проворчал Конан. Подъем измотал и его. — Не хнычь, не то я вспомню Раину.

Аридо обиженно засопел, но жаловаться перестал. Не успело сесть солнце, как он уже, забыв об обиде, слазил в какие-то щели и приволок груду бурелома, нанесенного водой и застрявшего в скалах. Сучья были сырыми, но дракон все равно исхитрился поджечь их.

Ночью поднялся ветер. Он летел от заснеженных вершин Крыши Мира, и ему не было никакого дела до двух путников, оказавшихся на горном хребте, открытом всем ветрам. Очнувшись от тяжелого, вязкого сна, Конан обнаружил, что Аридо пристроился к нему почти вплотную, заслоняя своей тушей от северного ветра. Но едва киммериец открыл глаза, дракон вскочил на ноги, словно боялся сознаться в том, что ему есть до кого-то дело. Конан хмыкнул, но промолчал.

Торопясь как можно скорее оставить холодные утесы, они тотчас собрались и двинулись в путь. Дракон струился по камням, словно бирюзовая река, выбирая иногда такие склоны, по которым не отважились бы скакать даже козы. Одну за другой миновали они семь горных рек, стиснутых каменными складками, и скоро снова очутились в цветущих долинах. Сбегая с гор, Бхарама разливалась широким потоком, словно вздыхала свободнее на просторах равнин, и Аридо, не таясь, плыл прямо по течению. Разлив после летних дождей едва начал спадать, и с середины реки оба берега казались лишь дымной кромкой где-то вдали. Даже если бы кто-нибудь и разглядел с берега черную голову варвара, то уж дракон сливался с водой не хуже хамелеона.

В устье Бхарама разливалась на несколько широких и мелких рукавов с мутной, зеленоватой цветущей водой. Дракон чихал и отплевывался, бранясь на всех языках Хайбории, живых и мертвых. Наконец дельта осталась позади, и Аридо с ликующим воплем ринулся в океан.

В море, чья вода, как известно, держит даже самого никудышного пловца, дракон вздохнул с облегчением. Плыл он, как не плавают и двухсотвесельные галеры — быстро, ровно и легко. Конан только диву давался, глядя, как бирюзовая грудь ожившей рострой разрезает воду, даже не покачиваясь на волнах. Аридо несся, как выпущенная стрела, и только птицы с резкими и изумленными криками разлетались от него во все стороны.

Проходя наискось от устья Бхарамы к краю полуострова, Аридо забрал слишком сильно к западу, и потому берег показался раньше, чем он рассчитывал. Увлекшись своей морской прогулкой, он с ходу налетел на какую-то утлую лодчонку с дремлющим в ней рыбаком — она сидела в воде так низко, что ни Конан, ни дракон не заметили ее.

Рыбак, увидав прямо перед собой гигантского чешуйчатого ящера с пастью, полной зубов, с криком кувырнулся из лодки, выронив снасти. Лодочка, и так чудом державшаяся на воде, разлетелась в щепы, столкнувшись с бронированной грудью дракона. Тот уже занес лапу, чтобы утопить человека, но Конан пребольно дернул его за ухо, рявкнув:

— Не смей!

— Почему? — удивился дракон.

— Он не сделал тебе ничего дурного!

— Но он расскажет другим!

Конан в ответ на это намотал на кулак синюю гриву, заставив дракона высоко задрать голову, и прошипел:

— А ну, давай на берег, желтопузый выродок!

Ответом ему был рев, исполненный злобы и боли. Дракон помчался к берегу с такой скоростью, что, казалось, не плыл, а летел над водой. Выбрав укромную лагуну, единственными обитателями которой были степенные морские черепахи, птицы и обезьяны, он выскочил из моря, как пробка из бочки. Киммериец, не дожидаясь, пока его сбросят, соскочил на землю и в два прыжка оказался на расстоянии, недосягаемом для огромных когтей разъяренного чудовища.

— Козявка! — ревел дракон. — Ты смеешь мне указывать! Ты будешь говорить мне, что мне делать и чего не делать! Да я жив до сих пор только потому, что убивал каждого, кто видел меня хоть краем глаза!

— Ну, так убей и меня, если сможешь, гнилая колода! — рявкнул в ответ Конан, не менее разъяренный. — Ну, чего ты ждешь! Убей, и дело с концом! И жарься дальше на солнышке на своем поганом острове!

— Да я могу пришибить тебя одним ударом лапы, так что голова твоя станет похожа на сырную лепешку!

— Ну так бей, что ты стоишь!

Дракон замолчал, затем сел и нервно сглотнул.

— Что тебе было в том старике? — спросил он уже спокойнее. — Он твой друг, или родич, или родич родича?

— Он просто живое существо, такое же, как ты или я, — ответил Конан, тоже снижая голос. — Он не пытался напасть на нас, он едва не обмочился от страха. Зачем тебе его жизнь?

Аридо нервно облизнулся и переступил лапами.

— Да-а, тебе-то хорошо рассуждать, — протянул он. Теперь его голос напоминал голос обиженного ребенка. — Тебя-то не держали пятьдесят лет в золотой клетке…

— В золотой — нет, а в простых клетках я насиделся! — ответил Конан. — Если этот старик начнет рассказывать, то скажет, что видал морское чудовище с рыбьим хвостом, тремя головами, девятью рогами и вот такими плавниками. — Конан показал, какими. — За это его две луны будут поить бесплатно во всех тавернах, и к концу второй луны голов и хвостов будет втрое больше. Никто из его рассказа не узнает, что он видел дракона. Если кого тебе и надо опасаться, то колдунов и книжников, а не подслеповатых рыбаков! И потом, мы ведь, кажется, ищем твой остров? Через десять дней ты будешь дома — и какое теперь тебе дело, узнает о тебе кто-нибудь или нет?