— Вот что, — говорит Таисия Петровна, — раз некоторым ребятам мешают две косички с большими бантами, предлагаю, чтоб девочки заплетали волосы в одну.

На этом собрание закончилось.

Домой Митька пришёл с поцарапанным носом, но такой гордый, что сперва и рассказывать ничего не стал, только сопел да выпячивал грудь. И в зеркало на себя поглядывал искоса.

После не выдержал.

Всё рассказал.

— Ну, лес — это мы ещё посмотрим, — говорит мама, — выдумки какие — без единого родителя! Таких крошек!

— Надавал тебе, я гляжу, твой дружок Лисогонов, — говорит папа, — ишь, чуть нос напрочь не оторвал.

— Что-о-о?! — кричит Митька. — Мне?! Лисогонов?! Надавал?!

— Угу, — говорит папа и поглядывает одним хитрым глазом из-за газеты, — прямо-таки даже навтыкал.

— С моим-то ударом?! — кричит Митька.

— С каким ещё таким ударом? — интересуется папа.

— С таким! У меня особый такой уж-ж-жасный удар есть — аперхук называется. Я теперь до того стал опасный человек! Меня теперь все бояться должны.

— Оно и видно, — смеётся папа, — чуть нос не оторвали… Вон, на одной ниточке висит, еле держится.

— А он царапается, как девчонка! У него ногти вперёд загнутые! А у меня аперхук! — Митька уже чуть не плачет.

Папа улыбается.

— Не надо, — говорит ему мама, — ну зачем ты его дразнишь. У человека аперхук появился, а ты сомневаешься. Но вообще-то, — говорит она Митьке и целует его в макушку, — если уж ты теперь такой опасный стал человек, тебе ни за что нельзя драться.

— Почему это? — удивляется Митька. — Совсем наоборот! Теперь-то я ему и покажу!

— Ты меня послушай, — говорит мама, — вот у тебя есть аперхук, а у другого нету, а ты с ним дерёшься. Это всё равно, как если бы у одного человека дубинка в руках, а другой безоружный и в очках, а первый второго дубинкой по голове. Хорошо это?

— Нет. Это нехорошо, — твёрдо отвечает Митька. — Только дубины-то у меня нету!

— А аперхук?!

— Это совсем другое дело!

— Да откуда он у тебя взялся, этот знаменитый аперхук? — спрашивает папа.

— Меня один парень научил. Здоровенный такой верзила — аж из третьего класса.

А папа улыбается.

— Аж из третьего? — переспрашивает.

— Да, — отвечает Митька, — и ничего смешного.

— Ну скажи мне, Тяша, почему ты так невзлюбил этого Лисогонова? Очень милый, по-моему, мальчик, — говорит мама.

— Милый?! — Митька даже подскакивает от возмущения. — Ну знаешь, мама! Милый! Он ехидный, как… как не знаю кто!

— Как ехидна, — подсказывает папа.

— Во-во, — соглашается Митька, — и язык мне показывает. И на Вику наябедничал! И вообще… вообще у него какая-то противная морда лица!

— Не стыдно тебе такие грубые слова говорить — «морда»! — возмущается мама, но Митька видит, что она только притворяется сердитой, а самой смеяться охота.

Ужасная сегодня история произошла с Митькой на большой перемене. И нелепо как-то всё случилось, чуть ли не нечаянно.

Дело было так.

Вика Дробот говорит:

— Пить, — говорит, — охота — жуть… Как в пустыне Каракумы.

А Митька ей:

— А ты была в этой пустыне?

— Нет, — говорит, — не была. Мой двоюродный брат Виталий был.

— Ну и что он рассказывал? — спрашивает Митька с огромным интересом.

— Вот он и говорит: пить, говорит, охота — жуть.

— А верблюды у него были?

— Были. Целых пять. Четыре с двумя горбами, а один с одним.

— Ух ты, — говорит Митька, — калека, значит? Шакалы отгрызли?

— Нет, — говорит Вика, — он — дромадер.

— Кто-кто?

— Дромадер.

— А это кто?

— Не знаю, — говорит Вика, — так про него Виталий сказал: дромадер, и всё.

— Это его так звали, беднягу, — поясняет Митька, — отгрызли мерзкие шакалы один горб и убежали.

— Жалко, — говорит Вика.

— Ха! Ясное дело! А что ещё твой брат рассказывал?

— Он говорит: пить, говорит, там охота — жуть!

— Слушай, он что, твой брат, насос? — подозрительно говорит Митька. — Чего это ему всё время пить охота?

— И мне охота, — говорит Вика и чуть не плачет.

— Так пойди к фонтанчику и попей! Во чудачка!

— Да-а! Попе-ей! А если он облива-ается, — говорит Вика и капает продолговатыми слезами.

Этого Митька, конечно, стерпеть не мог. Человек из твоей звёздочки погибает от жажды, как в пустыне Каракумы, погибает рядом с фонтанчиком для питья! Слыханное ли дело?

Ноздри у Митьки воинственно раздулись.

— А ну пошли, — говорит. — Кто обливается?!

— Севка из третьего «б». Ни на кого не обливается, а как меня увидит, так и сразу!

— Пусть только посмеет! — говорит Митька. — Не знаю даже, что я с ним сделаю! Идём, не бойся.

Дальше всё произошло так быстро, что Митька ничего и запомнить не успел.

Веером летела вода. Кричал Севка из третьего «б». А потом появилось разгневанное лицо учителя физкультуры Германа Петровича.

— Значит, хулиганишь, Огородников? — зловеще спросил Герман Петрович. — Значит, баню тут устроил? Душ? Ну, будет тебе сейчас самому баня! Ох и будет тебе головомойка!

И повёл Митьку к директору. И что потом было, что было!..

Даже говорить не хочется.

Мама вернулась из школы мрачнее тучи. С Митькой и разговаривать не пожелала. Митька забился в угол дивана и сделал вид, будто читает книжку. А сам и не думал читать, не до этого ему было. Митьку мучили угрызения совести.

Он то и дело поглядывал из-за книжки на маму и тяжело вздыхал.

— Конечно, — говорит мама, — теперь некоторые будут пыхтеть, как испорченный паровоз. Некоторые хулиганы, про которых вся школа знает, какие они есть.

— Да я ведь нечаянно, — говорит Митька. — Я же одного только Севку окатить хотел. Чтобы он к Вике не приставал. А струя вывернулась и…

Но мама делала вид, что не слышит Митьки. Такой у неё был вид, будто Митьки вообще в комнате нет, будто он пустое место.

— Да-а, некоторые нашкодят, а потом, чтобы выкрутиться, начинают на своих товарищей наговаривать. Не знала я, что некоторые не только хулиганы, а ещё и ябеды.

— Я не ябеда, — кричит Митька, — я правду говорю!

— Да-а, жидковаты некоторые на расправу, — продолжает своё мама, — небось шкодливы как кошки, а трусливы как зайцы!

— Я не трусливый! — кричит Митька, и в носу его делается вдруг горячо и щекотно, а перед глазами всё дрожит и расплывается.

— Москва слезам не верит, — говорит мама неуверенным голосом.

— И пусть! И пусть! Я не собираюсь! — кричит Митька. — Я нечаянно! А Севку я правильно окатил! Мало ещё!

— Правильно? — зловещим голосом спрашивает мама.

— Да! Правильно! Он Вике пить не давал! А ей очень хотелось! Будто она в пустыне Каракумы!

— Ну что ж, — говорит мама, — нераскаявшиеся преступники будут иметь дело с папой!

Вот какая вышла история.

Папа на этот раз не смеялся. И никаких разговоров говорить не стал. Он просто взял и отменил поход в цирк.

А всё из-за Севки, с загнутыми вперёд ушами.