Спустя два месяца после начала нашего романа — это слово возмутило бы нас, мы были согласны только на то, чтобы назвать наши отношения Вечной Любовью, — Лео написал:

Одной своей рукой волшебной Джулиана

Сумела изменить весь мир вокруг меня.

Унылый тусклый свет она окрасила цветами радуги и счастья,

И неуклюжий мальчик позабыл ненастье на дворе.

Он страсть впустил, боясь, робея, не смея сделать шага,

Потом, смелея, он плечи распрямил и двинулся вперед

Лишь потому, что Джулиана, взмахнув рукой волшебной,

Как птица золотым крылом,

Сумела мир вмиг в сказку превратить.

Может ли хотя бы кто-то вспомнить свои университетские годы под знаком слова «робея»?

Боже милосердный, как могла я не влюбиться в парня, который не только получал престижную и перспективную специальность, но еще и выбрал меня своей музой? Бизнес-менеджмент не вызывал у Лео тоски, хотя и не мог служить источником вдохновения. Он понимал такие вещи, которые были недоступны пониманию его товарищей по учебе. Кроме того, он нашел себе приличный источник заработка, занимаясь тем, что писал за других курсовые и другие научные работы.

Лето стало для нас поистине невыносимым временем, и мы считали дни до осени, как в огне, как в бреду. Получив разрешение родителей, которое они дали мне с несколько удивленными улыбками на лицах, я вышла замуж за молодого человека, который назвал себя «единственным евреем из Шебойгана, что в штате Висконсин».

Мне было двадцать. Лео, которому приходилось много работать, чтобы получить стипендию, в ту пору был старше — ему исполнилось двадцать пять лет. Только подумайте. Едва двадцать.

Если бы наша жизнь складывалась нормально, не знаю, позволила бы я Гейбу отправиться во Флориду, не говоря уже о том, чтобы дать разрешение на брак. Наверное, самостоятельная поездка сына во Флориду нашла бы в моей душе больший отклик. Но почему мои родители благословили этот брак? Они были не в себе? Может, то время было менее пугающим, более невинным?

Неужели наша совместимость не вызывала ни малейших сомнений?

Встреча наших родителей может служить сюжетом для хорошей комедии.

Хана и Гейб Штейнер-старший, облаченные в черную шерстяную одежду (а дело происходило в июне), которая идеально смотрелась бы на похоронах, прибыли на обед. Они были впечатлены представшими перед ними Амброузом и Джулией Джиллис. Родители Лео осматривались вокруг, как люди, готовые к аресту, за то, что нарушили границу чужой собственности. Мои родители занимали десятикомнатную квартиру на десятом этаже, выходящую окнами на Центральный Парк. Но после трех бокалов шампанского отец уже не скрывал, что его утомил постоянно повторяющийся рассказ Ханы. Она поведала о том, как вся ее семья попала в Бухенвальд, но чудом спаслась спустя одиннадцать часов благодаря хлопотам одного богатого семейства немецкого священника, который был другом детства отца Ханы.

— Я всегда восхищался избранными людьми, — произнес мой отец, а мы с Лео пытались спрятаться в углу самого маленького диванчика.

— Мы надеемся на то, что Бог будет милостив к лютеранам, — ответил ему Гейб-старший. Они обменялись сигарами.

Штейнеры откровенно восхищались своим единственным сыном — обожаемым, блестящим и великолепным. Мои родители тоже считали свою дочь бриллиантом чистой воды, которому нет цены. Моя сестра Джейн нашла Лео экзотичным, хотя я с ней не могла согласиться. Лео признался, что никогда не соблюдал каких-то особых национальных традиций. Несмотря на богатую родословную, Штейнеры не проявляли большого религиозного рвения, как и мои родители, которые цитировали святого Луку на Рождество, но не более того. Обе наши семьи в качестве праздничных могли поставить на стол блюда китайской кухни. Ничто не предвещало конфликта семейных уставов. Короче говоря, обед завершился взаимным согласием. Спустя шесть недель мы покинули родительский дом, так как наступили каникулы по случаю Дня благодарения, и отправились в шестидневное путешествие на Сейшелы, которое было свадебным подарком моих родителей. После возвращения мы поселились в крохотной квартирке с хорошими полотенцами и красивыми винными бокалами. Мы решили не разочаровывать родителей, поэтому ни при каких обстоятельствах не бросали учебу. Мы были хорошими и послушными. Хотя нам не удавалось сдержать взрыва гормонов, мы были исключительно осторожны. Когда наступило время Великой Пилюли, которая не влияла ни на вес, ни на состояние кожи, мы расслабились и начали получать больше удовольствия от телесного общения. Вопрос совместимости интеллектов даже не стоял. Мы с Лео могли цитировать любимых писателей, и я должна сказать, что Лео был очень достойным соперником. Мы экономили, чтобы отправиться в Грецию, где купались голышом в Эгейском море. Лео держал меня в своих объятиях, с восхищением глядя на мою грудь, словно только что стал обладателем ценного клада. И это на фоне толпы шоколадных красоток и потрясающих блондинок! Привычный для других девочек студенческого городка образ жизни проходил мимо моего внимания, ибо я была замужем, и это было потрясающе.

Лео получил свою первую работу в Чикаго, в огромной страховой компании. Я улыбалась, когда Лео рассказывал мне о несправедливости иерархии больших корпораций.

— У нас шестидневная рабочая неделя, сынок, — говорил ему мистер Уоррен, которому, наверное, исполнилось уже сто десять лет, когда Лео после испытательного срока перевели на постоянную работу (это как если бы тебя признали не инфузорией туфелькой, а человеческим существом). — Иногда мы просим выйти на работу в воскресенье. Мы гордимся тем, что гуманно относимся к своим работникам. Мы понимаем, что у каждого есть семья, и поэтому самое позднее, в восемь вечера все свободны.

Я получила место редактора в газете «Сан тайме», в ночную смену, которое, очевидно, берегли для людей, боящихся дневного света или для чудаков от природы. Так мы и стали работать: Лео четырнадцать часов днем, я — четырнадцать часов ночью.

Ни один из нас не мог бы похвастаться покладистостью характера. Лео по субботам спал до трех часов дня как убитый, пока я сидела у него над головой и жаловалась на то, что он ни разу не выводил меня ни в музей, ни в художественную галерею. Однажды он пригласил своих родителей отправиться с нами в отпуск (его фирма предоставила нам путевку в Дисней-центр) и любезно предложил им занять главную спальню. Нам пришлось пережить настоящую эволюцию от кроликов, способных приспособить любую горизонтальную поверхность для удовлетворения страсти, до самых молодых в мире вынужденных приверженцев целибата. Я была вне себя от ярости, оттого что Лео любил свои страховые соглашения (черт бы их побрал!) больше, чем меня (черт бы его побрал!). Я положила глаз на ведущего спортивной колонки, который писал о гольфе. Однажды я даже позволила ему, когда Лео был в очередной командировке, поцеловать меня в машине, твердо дав понять, что прикосновения ниже талии будут жесточайшим образом пресекаться. Но меня это здорово напугало. Это был знак, что Лео и я готовы сделать решительный шаг в сторону.

А я все еще любила его, написавшего те стихи в самом начале нашего романа.

Бывало разное, и сейчас я ни за что не решилась бы, сказать об этом Гейбу.

В любом случае я ждала, что жизнь несколько стабилизируется. Шебойган казался мне идеальным местом, для того чтобы начать с чистого листа, и я могу с уверенностью сказать, что не жалею о том, что остановила выбор на этом городе.

Родители Лео все еще владели маленьким магазинчиком на Пайн-стрит, когда им сообщили, что дедушка Штейнер заболел — у него рак простаты. Несмотря на благоприятный прогноз, бабушка Штейнер была убита горем. После лечения дедушка Штейнер превратился в скелет. Наступило время Лео выступить в роли рыцаря в золотых доспехах. Для своей семьи Лео был страховым полисом. Нам пришлось принимать решение. Мы думали обо всем — о качестве школьного образования, о видах за городом, о цене на жилье, о том, как заставить диплом Лео работать на нас, а не на мистера Уоррена. Штейнеры были готовы на все ради спасения своего маленького бизнеса. Собственный магазинчик был для них священен, как Тора.