Я нахожу Матиаса в картотеке, где он режется в белот с незабвенным Пино. Почтенная Развалина как раз объявляет пятьдесят в твердой валюте, когда объявляюсь я.

– Ты кстати! – заявляет Пинюш, отрывая катышек швейцарского сыра от своих ободранных усов. – Сейчас будешь присутствовать при самом крупном поражении в истории белота.

Матиас невозмутимо предъявляет собесу четырех толстощеких валетов.

Главный инспектор с отвращением бросает бой на номер Пари-Матч, который служит им скатертью.

– Ну что ты скажешь, – вздыхает он, – не идет игра и все. Вообще, последнее время все у меня на букву "X".

И давай нам рассказывать, что у него атеросклероз, жена заболела артритом, сосед сверху купил пианино, а как раз сегодня утром в метро он потерял десятку.

При изложении всех этих мелких бедствий мы остаемся холодны, как мрамор, как об этом верно писала Венера из Мило, когда у нее еще были руки. Не то чтобы мы с Матиасом были поражены общим сердечным обезвоживанием, просто Пинюш принадлежит к той категории людей, которые не могут жить без бед. Они играют на несчастье так же виртуозно, как Энгр играл на скрипке. Именно когда у них все хорошо, испытываешь желание принести им соболезнования. Если же кто-то из них ломает ногу, так и подмывает сделать комплимент, а уж когда теряет близкого родственника, сдерживаешь ликование и желание поставить на проигрыватель диск с рок-подогревом.

Чтобы поддержать фасон, как говорил Карден, я вынимаю оба удостоверения, тиснутые из ридикюля малышки Пертюис, сиречь Боу. Раскладываю их перед карре вальтишек Матиаса; это мой собственный способ входить в игру.

– Ты знаешь эту барышню, дружок?

Надо вам сказать, что Матиас – живая картотека. Он превратил в специальность запоминание рож и кличек всех бывших и еще не родившихся преступников. Вы ему называете имя любого блатняги и, как в радиопередаче господина Несвой и Саньи «Морда и Копыта», он вам рассказывает о темном прошлом этого мсье. Например, вы спрашиваете его, как звали сводника из блатных с искривленной ступней, и он вам не колеблясь отвечает: «Это был Лулу из Бастьи». Иногда его пробуют загнать в тупик, слегка усложнив задачу. Подсовывают ребус в таком духе: «Одна фара у меня вставная, я легавый и стреляю с бедра, кто я?» И что, Матиас начинает гоготать до того, как вы закончили сообщение, и утверждает:

«Вы – Альберт, Бархатный язык». И это так! Настоящий божий дар! Если бы Джентльмены с Большой Дороги знали об этом, они бы приползли на коленях, чтобы предложить ему пару лимонов с дерева своей Удачи. Однажды, я уже не помню, кто из УБТ8 (я ведь не обладаю памятью моего подчиненного) сказал в его присутствии, что он разыскивает одного не установленного типа, о котором знает только, что тот на десерт в ресторане съедает йогурт. Матиас пожал плечами и пробормотал: «Тогда это может быть только Кемаль из Анкары». Самое потрясное, будущее показало, что он был прав.

Сейчас он косится на оба удостоверения с неопределенной улыбкой на лице.

– Позвольте мне задать вам один вопрос, мсье комиссар? – бормочет он.

– Валяй!

– Это что, шутка?

– Почему?

– Ну ладно, вы что, не узнаете ее?

Этот сукин сын, чего доброго, заставит меня комплексовать.

– Нет, – сухо говорю я.

Матиас пододвигает карточки к Пино.

– А ты?

Пинюш прилаживает на извилистом носу ущербные очки, у которых не хватает дужки и одного стекла.

– Неужели это?

Я задерживаю дыхание. Он, наоборот, вздыхает очень глубоко.

– Девушка, которая...

– Горячо! – одобряет Матиас.

– Девушка, которая получила Гран При фестиваля Дисков в Довиле за песню, кажется, она называлась «Хватит хитрить, моя любовь»?

– Какой кретин! – делает заключение Матиас. – Боже милостивый, как недоразвита ваша зрительная память.

Понимая, что тем самым он и меня включает в это множественное число, а мне это может показаться странным, Матиас уточняет.

– Извини, что я тебе выкаю, Пино, но откровенно... Бравый парень покраснел, а если вы будете знать, что и в нормальном состоянии он уже похож на паяльник в действии, то сможете представить себе силу его смущения.

– Вместо того чтобы строить из себя беременного сфинкса, ты бы лучше рожал, – отчитывает его преподобный Пинюш, осаживая свои очки-для-кривого-с-одним-ухом

– Вы не узнаете Грету из Гамбурга?

От этой фразы у меня перехватило дыхание, слюнные железы застревают в глотке, а поджелудочная железа открывается вниз.

– Не-е-т... – блею я.

– Почему нет?

– Она была блондинкой!

– Она перекрасилась!

– У нее не было такого носа!

– Она пошла к Клауэ!

– Она не была такой юной!

– Самообман: она казалась старше из-за носа, да и самой Грете всего двадцать лет!

Матиас встает и поднимается на лестницу, скользящую по рельсу, вделанному в верхней части стены. Он открывает металлический ящик, копается в нем и спускается, держа в руке досье на Грету.

Только сравнив фотографию из досье с теми, что украшают оба удостоверения, можно по достоинству оценить качество опознания. Действительно, нужно иметь фотоэлемент в шарах, чтобы обнаружить обман. Прекрасная работенка!

Я читаю справку, посвященную Грете Конрад. Приятное уголовное прошлое, уверяю вас, вот оно вкратце.

Грета была дочерью нацистского палача, укрывшегося в Аргентине после разгрома Германии. Его жена загнулась при бомбардировке, а ему с маленькой дочерью удалось смыться. Он поселился в Буэнос-Айресе, и ничего не известно о том, как он прожил там эти восемь лет. Когда он умер, его дочери исполнилось пятнадцать, а выглядела она на все восемнадцать. Она вернулась в Европу и прожила несколько месяцев у одной из своих теток в Гамбурге. Однако по натуре она была искательницей приключений и в одно прекрасное утро собрала свои манатки. Приехав в Панаму, стала танцовщицей в одном малогабаритном ночном кабаке, отсюда и ее псевдоним – Грета из Гамбурга. Она была замешана в какой-то аморальной истории, которая благополучно закончилась за отсутствием состава преступлений. После чего ее след на некоторое время пропадает. По-настоящему она заставляет говорить о себе в Берне, где преступной рукой был совершен поджог посольства Соединенных Штатов. Расследование показало, что Грета проникла в здание посольства за два часа до начала пожара. За отсутствием улик ее отпустили. Спустя три месяца она объявляется в Роттердаме. Здесь загорается крупное американское грузовое судно.