Воздыхатели, разъяренные своим поражением, дали маркизу прозвище Келюс-на-засове. От Тарба до Памплоны, от Аржелеса до Сен-Годенса не нашлось бы ни мужчины, ни женщины, ни даже ребенка, который звал бы маркиза иначе как Келюс-на-засове.

После смерти второй жены он сделал попытку жениться еще раз, поскольку обладал счастливой натурой Синей Бороды и не падал духом, но у губернатора Памплоны дочерей больше не было, а репутация господина де Келюса была уже настолько устоявшейся, что даже самые неустрашимые среди девиц на выданье отвергали его поползновения.

Он остался вдовцом и с нетерпением ждал, чтобы дочь его достигла возраста, когда ее нужно будет посадить под засов. Окрестные дворяне недолюбливали его, и ему нередко, невзирая на его богатство, недоставало общества. Скука гнала маркиза из его цитадели. Он приобрел привычку каждый год ездить в Париж, где молодые придворные занимали у него деньги и насмехались над ним.

Во время его отсутствия Аврора оставалась под надзором не то двух, не то трех дуэний и старика-кастеляна.

Аврора была такая же красавица, как ее мать. В жилах ее текла испанская кровь. Когда ей исполнилось шестнадцать, мирные жители деревушки Таррид частенько в темные ночи слышали, как заливаются сторожевые псы замка Келюс.

В ту пору Филипп Лотарингский, герцог де Невер, один из блистательнейших вельмож французского двора, приехал в свой замок Бюш, что находится в Жюрансоне. Ему было всего двадцать лет, но, слишком рано изведав все радости жизни, он приехал сюда, умирая от болезни, именуемой хандрой. Вид гор благотворно подействовал на него, и через несколько недель пребывания на лоне природы его охотничьи экипажи добрались до Луронской долины.

В первый раз, когда в замке Келюс лаяли ночью собаки, юный герцог де Невер, изнуренный усталостью, попросил в лесу Эн приюта у дровосека.

Де Невер прожил в замке Бюш целый год. Пастухи из Таррида рассказывали, что он был весьма щедрый дворянин. Они рассказывали и о двух событиях, произошедших во время его пребывания в этих местах. Однажды в полночь в окнах старинной церкви замка Келюс был виден свет.

Собаки не лаяли, но какая-то тень, которую жители деревушки частенько видели и потому вскоре стали узнавать, скользнула в ров, как только спустились сумерки. В старинных замках полным-полно призраков.

А еще как-то госпожа Марта, не самая старая из дуэний мадемуазель де Келюс, в одиннадцать вечера выскочила через главные ворота замка и побежала в хижину дровосека, гостеприимством которого недавно пользовался герцог де Невер. Чуть позже через лес пронесли портшез. А еще чуть позже из хижины дровосека послышались женские крики. На следующий день этот славный человек исчез. Хижину свою он бросил на произвол судьбы. В тот же день госпожа Марта покинула замок Келюс.

С тех пор прошло четыре года. Никто больше не слышал ни о человеке, ни о Марте. Филипп де Невер тоже не появлялся в своем замке Бюш. Зато долину Лурон почтил своим присутствием другой Филипп, вельможа не менее блистательный. То был Филипп Поликсен Мантуанский, принц Гонзаго, которому маркиз де Келюс собирался отдать в жены свою дочь Аврору.

Тридцатилетний Гонзаго внешность имел несколько женственную, но в то же время был на редкость красив. Вряд ли можно было встретить осанку благороднее, чем у него. Черные, шелковистые, блестящие волосы мягко ниспадали вдоль белого — белей, чем у женщин, — лица, что придавало прическе ту пышность и тяжесть, каких придворные Людовика XIV добивались, прибавляя к тому, что им было даровано от природы, парик, сделанный из волос двух, а то и трех человек, взгляд его черных глаз был, как у всех уроженцев Италии, ясен и горделив. Он был высок, а его жестам и походке была присуща некоторая театральная величественность.

Мы не станем ничего говорить про дом, к которому он принадлежал. Имя Гонзаго звучит в истории так же громко, как имена Буйон, Эсте и Монморанси2. Его дружеские связи не уступали благородству его рождения. У него было два друга, два брата — один из Лотарингского дома, другой — Бурбон. Герцог Шартрский, племянник Людовика XIV, будущий герцог Орлеанский и регент Франции, а также герцог де Невер и принц Гонзаго были неразлучны. При дворе их звали «три Филиппа». Взаимная их привязанность была столь безмерна, что на память приходили великие образцы дружбы, дарованные нам античностью.

Филипп Гонзаго был самым старшим. Будущему регенту было двадцать четыре, а Неверу на год меньше.

Можно себе представить, как льстила тщеславию старого Келюса надежда заполучить такого зятя. Ежели верить слухам, у Гонзаго были огромные владения в Италии; более того, он был двоюродным братом и единственным наследником Невера, о котором все говорили, что ему суждено умереть молодым. А Филипп де Невер, единственный представитель своего рода, располагал богатейшими владениями во Франции.

Разумеется, никто и помыслить не мог, что принц Гонзаго жаждет смерти своего друга, однако не в его силах было воспрепятствовать ей, а в этом случае он становился обладателем состояния в десять, а то и двенадцать миллионов.

Тесть и зять уже почти сговорились. Что же касается Авроры, ее мнения даже не спросили. Метода Келюса-на-засове!

Стоял дивный осенний день, и было это в 1699 г. Людовик XIV постарел и устал от войн. Только что был подписан Рисвикский мир3, но стычки на границе между волонтерами продолжались, и в Луронской долине также немало было этих не слишком приятных гостей.

В столовой замка Келюс за богато накрытым столом сидело с полдюжины сотрапезников. У маркиза было немало пороков, но угостить он умел.

Кроме маркиза, Гонзаго и мадемуазель де Келюс, занимавших верхний конец стола, все прочие были люди незначительные, состоящие на службе. Во-первых, там сидел дон Бернар, священник замковой церкви, которому было поручено пастырское попечение над душами жителей деревушки Таррид и у которого в ризнице хранилась книга, куда записывались все смерти, рождения и браки; затем госпожа Изидора с мызы Габур, которая заменила госпожу Марту и исполняла те же обязанности, и, наконец, сьер Пероль, дворянин, приближенный принца Гонзаго.

Нам придется ближе познакомиться с ним, потому что он занимает значительное место в нашем повествовании.

Господин де Пероль был человек средних лет с худым, бледным лицом, редкими волосами, высокий, но несколько сутуловатый. В наши дни человека подобного типа трудно было бы представить себе не в очках, однако в ту эпоху такой моды еще не существовало. У него были невыразительные, как бы стертые черты, глаза близорукие, но взгляд наглый. Гонзаго утверждал, что Пероль весьма умело действует шпагой, каковая и висела у него на левом боку.

Вообще, Гонзаго всячески превозносил его; чувствовалось, что он нуждается в Пероле.

Остальных сотрапезников, служивших у де Келюса, можно рассматривать как чистых статистов.

Мадемуазель де Келюс исполняла свои обязанности хозяйки с молчаливым и холодным достоинством. Можно утверждать, что обычно женщины, даже самые красивые, таковы, какими их делает чувство. Иная может быть обворожительна с тем, кого любит, но почти невыносима для других. Аврора же принадлежала к тем женщинам, которые нравятся вопреки их желанию и которыми восхищаются наперекор им самим.

Она была в испанском наряде. Три ряда кружев ниспадали по волнам ее черных, как смоль, волос.

И хотя ей еще не было двадцати, чистые и благородные линии ее губ уже выдавали затаенную печаль, но сколько света, должно быть, рождала вокруг ее юных уст улыбка и как, должно быть, лучились при этом ее глаза, затененные шелком длинных изогнутых ресниц!

Однако много дней уже никто не видел на устах Авроры улыбки.

Отец бывало говаривал:

— Все изменится, когда она станет принцессой Гонзаго.

К концу второй перемены Аврора встала и попросила разрешения удалиться. Госпожа Изидора с сожалением глянула на принесенные пирожки, печенья и варенья. Долг вынуждал ее последовать за своей юной госпожой. Как только Аврора вышла, маркиз принял более игривый вид.