Она чужда выбору между производителями (два разных, не связанных между собой производителя на станках с ЧПУ будут ровно в два раза менее эффективны и в два раза более затратны, чем единый. У них будет больше сожжено топлива, больше будет персонала, больше простоя оборудования, больше поломок и повреждений, производственных травм и т. п.).

Возьмем только один критерий: потребности индустриального развития требуют совершенно однозначно расширения и упрощения всеобщего доступа к технической информации — как организаторов производств, так и трудящегося персонала. Для чего? Чтобы избежать «изобретения велосипедов» и для повышения квалификации рабочих. А рыночная среда конкурентности работает в обратном направлении — именно ей принадлежат такие реакционные, сдерживающие индустриальное развитие и техническую модернизацию понятия, как копирайт, авторское и патентное право, торговая марка, секрет фирмы, коммерческая тайна и т. п. Нетрудно заметить, что разного рода блокираторы распространения технической информации и обмена опытом препятствуют расширению производства, наращиванию его потенциала.

Рынок, конкуренция и новейшее индустриальное производство — вообще из разных миров, из разных цивилизаций. Точно так же первобытно-общинные нравы и порядки автоматически разрушают институт государства, и наоборот — государство автоматически искореняет первобытно-общинные порядки. СОСУЩЕСТВОВАТЬ они могут только в борьбе и только ограниченное время.

Главной целью промышленной политики является повышение доступности и снижение цены на вещи массового пользования. Главной целью по рыночной идеологии является снижение доступности и повышение цены на те же самые вещи. Для промышленной политики производство какого-либо предмета есть интеллектуальная задача, головоломка, решаемая через преодоление барьеров и препятствий к массовому производству чего-либо. Для рынка производство есть задача по извлечению прибыли, и, соответственно, решается она через выстраивание барьеров и препятствий к массовому, дешевому, доступному продукту.

Идеалом промышленной политики является концентрация всех имеющихся ресурсов на производстве изделий. Идеалом финансового капитала является выход из производственной сферы, освобождение от её гнета, прорыв в непроизводственные сегменты рынка, в которых извлечение прибыли есть не интеллектуальная, а силовая задача.

Для промышленной политики удлинение сроков окупаемости капиталовложений есть великое благо, позволяющее развиваться как экстенсивно (наращивая производство), так и интенсивно (осуществляя переходы к новому технологическому укладу). Ведь чем сложнее, глобальнее, принципиально-новее проект, тем дольше он будет на начальной стадии убыточным. Банк начислит процент уже через день, урожай хлеба можно собрать только через год, а полететь в космос — только через сто лет неустанных капиталовложений в фундаментальную науку.

Для финансового капитала удлинение сроков окупаемости инвестиций — главное зло, с которым капитал ведет отчаянную борьбу.

Веками, да, собственно, и тысячелетиями слова «редкое», «сложное» и «дорогое» были почти синонимами. Редкость была обусловлена сложностью изготовления или добычи, дороговизна — редкостью, ТРУДНОДОСТУПНОСТЬЮ (вот ключевое слово!) полезного предмета. Создавая искусственный мир, очень хрупкий и взрывоопасный, индустрия добилась преодоления логичного естества связки «сложное-редкое-дорогое».

Как добиться того, чтобы картина Рафаэля стоила дешевле мешка с навозом? Ведь картина Рафаэля одна, она создавалась годами упорного мастерского труда, а навоз везде раскидан, как грязь…

Но суть индустриального преображения с его «ширпотребом» в том, что картину Рафаэля сделали дешевле мешка с навозом — за счет индустриального копирования полиграфическим способом. Удивительная дешевизна репродукций, фотокопий стала доступна всем по ничтожной цене.

Помню тот эффект благоговейного восторга, который произвел на меня простой слесарный кернер. Это почти вечный инструмент, сделанный из особого, невероятно сложного в производстве металла, сверхтвердого (десятилетиями точкует простой металл!) и сверхудароустойчивого. Для того чтобы произвести этот простой с виду продукт, нужна громадная цепочка смежных производств, достижение колоссальных температур и т. п. А стоил кернер в Армянской ССР 30 копеек, и наивно думать, что, заплатив один раз в 20 лет 30 копеек, я тем самым покрыл все нужды необходимой для производства кернеров технобазы. Индустрия сделала дорогую вещь дешевой за счет незримй простому глазу колоссальной сети взаимозачетов, длиннейшей «грибницы» кооперативных связей. А сейчас кернеры в Армении попросту не выпускаются — нашего кернера нельзя купить ни за 30 коп., ни за рупь, потому что его больше нет в природе…

Но монетаризм рассуждает так: если я видел кернер за 30 копеек и если у меня 30 копеек есть в кармане, то я могу ВСЕГДА, когда потребуется, обеспечить себя кернером. Здесь мы имеем дело с непониманием того факта, что рынок товарных предложений индустрии — противоестественный по сути своей, сформированный непрерывностью и бесперебойными перетоками внутри раскинувшейся на целый континент неустойчивой системы, об устойчивости которой нужно заботиться одновременно во всех местах её функционирования. Проглядишь дыру в трубе в Норильске — а в итоге крыша свалится где-то в Сочи, и это не гипербола…

Рыночная логика исходит из комфорта потребителя, из удовлетворения его нужд по мере их поступления. Индустриальная же логика требует служения не потребителю, а производителю, удовлетворения в первую очередь не потребительских, а производственных нужд.

Вот небольшая зарисовка двух логик. Что важнее — тепло в батареях добросовестных плательщиков или труба теплоцентрали? Можно ли отключить от тепла потребителей ради необходимости срочной починки трубы?

Любой рыночник скажет, что это безобразие (на этом и вся «перестройка» была выстроена), что добросовестные плательщики должны получать оплаченные услуги бесперебойно и что судьба трубы — это «ваши проблемы».

Но ведь очевидно, что гибель трубы сделает все батареи бессмысленными, всю платежеспособность — вздором, нонсенсом. Труба — в широком смысле слова — эгоистична и капризна, она не хочет чиниться во время, удобное потребителю, она хочет чиниться тогда, когда сама того пожелает. И чем сложнее труба, тем выше степень этого её индустриального эгоизма.

Хрупкость мира индустрии — это расплата за его совершенство, за его способность сделать дорогую вещь дешевой, редкую — массовой, а сложное — простым.

Промышленная политика — это и есть, собственно, методология работы диспетчерского пункта, который в национальных масштабах обеспечивает координацию единой индустриальной сети. Промышленная политика — это (верно или неверно — другой вопрос) избранная правительством логика функционирования единого индустриального комплекса. Она (логика) замещает критерии частной рентабельности, частной прибыльности, хозрасчета на отдельно взятом участке критерием общей, системной, сетевой целесообразности. В рамках такой общей целесообразности вполне допустимы и частные случаи «плановой убыточности» (в конце концов, что такое бесплатное всеобщее образование, как не убыточная частность общей пользы?!), и частные случаи дотационности.

Индустрия — это новый мир, технологические цепи которого бесконечно уязвимы перед случайностями и потому нуждаются в постоянном преодолении случайности, неопределенности, волатильностей, в чем, конечно, не нуждался мир натуральных хозяйств, мануфактурных торговцев или мир банковских спекулянтов.

Вазген АВАГЯН,

Руководитель инновационной лаборатории

«Энерго-Прогресс», Уфа