Он улыбнулся и, хотя начал разговор со мной официально, дружески пожал мне руку и пожелал успеха.

Тот же день. Прежде всего скажу о погоде: она отвратительная. Не переставая идет дождь. Но идет не как положено: нет того, чтобы за час, за два вылиться ему до конца, а моросит — мелкий, частый. Моросит упорно и с таким спокойствием, от которого, кажется, вот-вот лопнут нервы. Можно подумать, что он моросит от самого сотворения мира. Ужасно. А говорят, Аввакум любит дождливую погоду. Ненормальный какой-то! Я спросил однажды доцента Калмукова, почему некоторые люди любят дождливую погоду. Покачав головой, он ответил: «Наверное, это люди с нездоровой психикой». Тогда я спросил его, полагает ли он, что и у Аввакума 3 ахова тоже нездоровая психика. Доцент покраснел и смущенно пробормотал, что сказал это вообще о людях, которые любят дождливую! погоду, не имея в виду никого конкретно.

Для подготовки моего доклада генерал Анастасов поторопился назначить мне i в качестве помощника капитана Баласчева. Пока я обдумывал, кого бы взять в помощники — ведь это мое право выбрать себе помощника, — он, капитан Баласчев, уже прибыл. Черт бы его побрал! Подозреваю, что он симпатизирует Аввакуму, иначе генерал не навязал бы его на мою голову.

Консультантом по научной части я взял доцента Калмукова.

По дороге в лабораторию доцент Калмуков на скорую руку познакомил меня с вирусами как первичной формой жизни, а также с экспериментом профессора Маркова по созданию универсальной противогриппозной вакцины. Я спросил его, как лично он смотрит на эту проблему. Калмуков ответил, что в научной среде отнеслись скептически к эксперименту профессора Маркова. Затем я поинтересовался, верит ли он в то, что профессор создал действительно новый вирус, и возможно ли, чтобы этот новый вирус обладал токсической силой чумной бациллы. Калмуков сказал, что получить генетическим путем вирус с новыми качествами теоретически вполне возможно, хотя практически этого пока никто еще не достиг. Он сказал также, что теоретически вполне возможно создать вирус, не только подобный чумной бацилле, но даже превосходящий ее своей токсичностью. Он заключил свою мысль словами «к сожалению», и я почувствовал, как что-то вдруг кольнуло мне сердце. Обычно люди Аввакума подчеркивали, что в работе своей они придерживаются принципов гуманизма. Я тоже придерживаюсь принципов гуманизма, но извергов типа Пиночета и прочих я с великим удовольствием угостил бы порцией чумных и чумоподобных бацилл. Нет, я не абстрактный гуманист!

В десять часов мы подъехали к лаборатории и поставили машину у входа. Как я и ожидал, входная дверь была заперта, а ключ находился у строгого старшины. В холле сидели, повесив носы, четверо посетителей. Я приказал Баласчеву обыскать их и, если у них не будет обнаружено ничего подозрительного, выпроводить отсюда. А сам направился к главному директору.

Как всякий интеллигент в подобных случаях, главный директор выглядел довольно растерянным. Но он все же догадался еще при первом сигнале профессора Маркова объявить по специальному устройству тревогу и закрыть все выходы из здания. Я отметил проявленную им сообразительность и поблагодарил его. Затем я спросил, что он знает о вирусе профессора Маркова и считает ли он, что токсичность этого вируса равносильна токсичности чумной бациллы. Главный директор сказал, что самолично проверил токсический эффект нового вируса и считает, что по своей силе он почти не уступает чумной бацилле.

— Ну да! — воскликнул я, с удовлетворением отмечая, что наконец-то осознал всю важность возложенной на меня задачи. — Ну да, эта штуковина может причинить колоссальное зло, если окажется у врага.

Главный директор развел руками, лицо его побледнело. Это был красивый мужчина с седеющими висками и высоким, слегка наморщенным лбом.

— Да, если эта «штуковина» попадет в руки вредителя… — глухо произнес он и осекся. Замигав, словно в глаза ему ударил ослепительный свет, он продолжил: — Если она попадет в руки какого-нибудь вредителя, столица будет парализована за двадцать четыре часа, вся наша страна окажется под ошеломляющими ударами в следующие сорок восемь часов, а через неделю уже вся прилегающая к ней часть Европы превратится в сплошной лазарет…

Он провел рукой по лбу, на котором выступил холодный пот, и умолк. Должен признаться, в эту минуту и меня охватила паника, какой-то неописуемый страх. Когда-то мне пришлось стоять перед нацеленными на меня автоматами предателей, но и тогда я не испытывал такого отвратительного чувства, черт бы его побрал! Даже желудок свело судорогой. И я сказал себе: «Вот ты хотел отразить настоящий удар, хотел набрать побольше очков, но каково придется тебе теперь, а? Каково придется?»

В эту критическую минуту капитан Баласчев откашлялся и попросил разрешения расставить своих людей, чтобы начать действовать.

— Погоди, — сказал я ему, — дело это очень важное, и потому всю работу будешь вести только по моим указаниям и под моим наблюдением. А сейчас я хочу задать еще один, последний вопрос. — И, обращаясь к главному директору, спросил: — Подозреваете ли вы кого-нибудь и есть ли у вас какое-то объяснение случившемуся?

— Я никого не подозреваю, — сказал, горько усмехнувшись, директор. — Никого из моих людей, — уточнил он. И добавил словно через силу: — То, что случилось, кажется мне необъяснимым. У нас в здании установлено специальное электронное контрольное устройство. Оно не позволит незаметно вынести из здания даже булавку, не то что пол-литровую склянку, наполненную раствором!

Я вообще отношусь к технике с большим уважением, а электронно-вычислительную технику просто обожаю. Но тут я скептически поджал губы и сказал вызывающе:

— Ну, мы на нее еще поглядим, на эту вашу кибернетику! — и вышел с капитаном Баласчевым из кабинета.

Мы поднялись на четвертый этаж. Перед входом в отделение стоял пост внутренней охраны. Еще один пост был поставлен по моему указанию у выхода на лестницу, так что теперь, как говорится, даже муха не могла ни пролететь туда, ни вылететь оттуда. Сотрудникам отделения, включая профессора Маркова, я велел не трогаться со своих рабочих мест. Профессор даже не шелохнулся за все время в своей «кабине». Затем я разрешил ребятам Баласчева приступить к делу. Одни снимали отпечатки пальцев с замка входной двери, другие — с ручек несгораемого шкафа, третьи — следы на полу, четвертые старались обнаружить «необычное» положение некоторых предметов, пятые снимали отпечатки пальцев у сотрудников отделения, в том числе и у профессора. Специалисты изучали состояние оконных решеток и рам, осматривали потолок, полы, подсобные помещения, личные шкафчики персонала. Все эти операции продолжались около часа. За это же самое время мы с капитаном Баласчевым успели изучить обстановку вокруг здания, парадный и черный входы, ограду и следы возле нее, насколько в такую отвратительную дождливую погоду вообще можно было различить какие-то следы. Пока мы кружили взад-вперед, наши люди проверяли пропуска, выданные посетителям с середины вчерашнего дня до девяти часов нынешнего утра. Собранные материалы сразу же курьерскими машинами отправляли на исследование. Посредством специальной машины, оснащенной рацией, установили прямую связь с министерством и с различными техническими службами.

Под конец проверили кибернетическую систему. Я сунул за подкладку пиджака маленькую бутылочку и быстро прошел через проверочную зону. Раздался страшный вой, загорелись красные лампы сигнала тревоги, мгновенно опустились железные решетки перед всеми выходами. Система работала безупречно.

Ровно в одиннадцать ноль-ноль я снова вошел в помещение злополучной . «ЛС-4». Должен признаться, черт побери, что порог ее я перешагнул с каким-то озлоблением, потому что, пока мыс капитаном ходили туда-сюда, в голове у меня начало выкристаллизовываться достаточно правильное предположение. Я поздоровался за руку с сотрудниками. Их было шесть человек: пятеро мужчин, включая профессора, и одна женщина-лаборантка. Я вряд ли был изысканно любезен с ними: заставил их повторить свои имена и отдал распоряжение фотографу снять каждого анфас и в профиль. После этого собрал всех посередине помещения в кружок, сообщил свое имя и посоветовал им быть предельно откровенными.