— Почему же именно нос? Странная похвала.

— Нос у него лучше всего. Ни у кого на свете нет такого носа. Вот сама увидишь. — И с этими словами Митиери прошел в комнату для слуг и набросал записку своему двоюродному брату:

«Послал ли ты любовные стихи своей жене, как это принято на другое утро после свадьбы? Если нет, то вот тебе готовые, они очень хороши:

А внизу хорошо бы добавить какой-нибудь изящный намек, например, слова из песни:

Письмо прибыло как раз в ту минуту, когда хебу-но се тщетно ломал себе голову, не в силах сочинить ни единой стихотворной строки. Он очень обрадовался, переписал стихи, не вникая в их смысл, и поторопился отослать своей молодой жене.

А потом он написал Митиери:

«Вчера вечером все удалось как нельзя лучше. Никто и не думал надо мной смеяться. Подробности расскажу при встрече. Я еще не успел отослать письмо своей жене, так что стихи твои пришлись кстати».

Митиери позабавила вся эта история.

Нельзя сказать, чтобы он был вовсе безучастен к судьбе Синокими. Но, хотя и жаль ему было ни в чем не повинной девушки, он твердо решил отомстить мачехе любым способом.

«А после того, как месть моя совершится, — думал Митиери, — я позабочусь о судьбе Синокими». Он очень опасался, что, узнав о несчастье своей сестры, Отикубо может, пожалуй, сильно огорчиться, и потому не обмолвился перед ней ни словом.

Митиери дал волю разбиравшему его смеху лишь тогда, когда, оставшись наедине с меченосцем, начал рассказывать ему обо всем, что случилось накануне.

— Здорово вы придумали! — возликовал тот.

Не успел посланец хебу-но се явиться в дом тюнагона с любовным письмом, как письмо понесли показать новобрачной. Прочитав его, Синокими так и помертвела от стыда, судорожно сжимая листок в застывшей руке.

— Интересно, какой почерк у зятя? — полюбопытствовала Китаноката.

Прочла, и ей показалось, что она умирает.

Горький стыд пришлось пережить мачехе. Даже Отикубо, кажется, менее страдала от стыда в ту злосчастную минуту, когда Митиери впервые услышал, какое унизительное прозвище дали ей вместо имени.

Немного успокоившись, Китаноката внимательно перечитала письмо. Оно совсем не походило на те любовные послания, которые присылали в подобных случаях другие ее зятья. «Что это значит?» — встревожилась мачеха. Тюнагон отослал людей из комнаты и попробовал сам прочитать письмо, но глаза у него ослабели от старости, и он ни слова не мог разобрать.

— Эти светские любезники выводят тушью такие тонкие линии, мне не по глазам. Прочти мне вслух, — попросил он жену.

Госпожа из северных покоев выхватила листок из рук мужа и прочла ему по памяти то письмо, которое на другое утро после свадьбы послал своей жене куродо.

— Дай я разберу. Вот что здесь написано:

Тюнагон улыбнулся, довольный.

— Такой светский человек, как наш зять, мастер сочинять изящные стихи. Смотри же, дочь моя, напиши ответ как можно красивее и поскорее отправь.

С этими словами старик встал и удалился к себе, а Синокими, опечаленная, спряталась в своей комнате подальше от чужих любопытных глаз.

— Зачем он послал такое ужасное письмо? — стала жаловаться Китаноката своей третьей дочери Саннокими.

— Этому нет оправданий, даже если невеста не понравилась. Кто же так поступает? — сказала Саннокими. — Впрочем, может быть, он решил, что это устарелый обычай — писать о своей страстной любви на другое утро после первой встречи, и решил ввести новую моду? Как бы то ни было, не понимаю. Странный поступок!

— Правда твоя. Эти светские любезники все время стараются придумать такое, что обыкновенному человеку и в голову никогда не придет, — согласилась с ней Кита-поката и приказала младшей дочери: — Напиши скорее ответ.

Но Синокими, увидев, как встревожены ее родные, как они смущены и обеспокоены, не нашла в себе сил даже взять кисть в руки.

— Ну, так я сама за нее отвечу, — решила Китаноката и написала:

Дочь моя сожалеет о том, что не имела счастья понравиться своему супругу».

Наградив посланца хебу-но се, Китаноката вручила ему письмо.

Вопреки всем ожиданиям, молодой супруг появился, лишь только начало смеркаться.

— Вот видите! — с торжеством вскричала Госпожа из северных покоев. — Если б дочь моя ему не понравилась, зачем бы он торопился! Просто теперь в моду вошло писать такие письма, а мы и не знали! — И она встретила зятя с большой радостью.

Синокими чувствовала себя смущенной, но поневоле вынуждена была выйти навстречу мужу. Говорил он нудно и тягуче, держался неловко, вид у него был глуповатый… Вспоминая те хвалы, которые расточал по адресу жениха куродо, Синокими не знала, что подумать. Ей хотелось крикнуть в лицо своему мужу: «Я первая не стану любить тебя!»

Хебу— но се ушел затемно.

Весь этот день в доме тюнагона готовили пышный пир в честь третьей брачной ночи.

Старший зять куродо пожаловал в этот вечер особенно рано. Ему не терпелось завязать близкое знакомство с новобрачным, который был отпрыском знатнейшего рода и, по слухам, в фаворе у императора. Сам тюнагон тоже вышел из своих покоев и с нетерпением поджидал молодого зятя. Как только хебу-но се появился, его сейчас же провели в пиршественный зал и усадили на почетное место. Зал был освещен множеством огней. В их ярком сиянии можно было без труда разглядеть, каков собою зять. Маленькая узкая голова, щуплое тело… А лицо такое, словно его густо покрыли слоем белил. Огромный толстый нос с широкими ноздрями смотрит в небо.

Все присутствовавшие были поражены. По залу пронесся шепот: «Не он! Не он!» И вдруг поняли: «Да ведь это хебу-но се!» Раздался дружный смех. Но больше всех смеялся куродо. Громко стуча своим веером, он крикнул:

— Беломордый конек! Беломордый конек! — а потом встал со своего места и покинул зал.

Надо сказать, что в императорском дворце хебу-но се постоянно служил мишенью для издевок.

«Беломордый конек сорвался с привязи и прискакал во дворец», — потешались придворные.

И дома у себя, случалось, куродо, рассказывая о каком-нибудь смешном происшествии с хебу-но се, не переставал повторять: «Ведь родится же на свет такое чудище!»

Вконец озадаченный тюнагон был не в силах вымолвить ни слова. «Кто-то сыграл над нами злую шутку!» — думал он с огорчением и гневом, но в присутствии множества гостей вынужден был сохранять невозмутимый вид.

— Что это значит? Как вы посмели явиться в мой дом непрошеным? — начал он строго допрашивать хебу-но се. — Чем оправдать такой дикий поступок с вашей стороны? Извольте объяснить.

Хебу— но се начал, путаясь в словах, сбивчиво повторять то, чему его научил Митиери.

Что говорить с дураком! Тюнагон встал и вышел, не предложив гостю даже чарки вина.

Между тем многочисленные слуги, не имевшие понятия о том, что произошло, рассыпались по разным комнатам, где было приготовлено для них угощение, и весело приступили к пирушке.