— Ну-ка, давайте ее мне. — Он почти в ту же секунду оказался рядом с ней, наполнив мрачную комнату для ожидающих живой энергией своего присутствия.

«Если он надевает темные очки, чтобы оставаться неузнанным, — рассеянно подумала она, — надо бы кому-нибудь ему сказать, что это мало помогает».

Он поставил чашку на стол и взял несколько бумажных салфеток, чтобы промокнуть ее залитую кофе руку.

— Обожглись? — негромко спросил Дэмион, но Санди только покачала головой.

Он взял ее руку в свою и сдвинул очки на лоб, наклонившись пониже, чтобы рассмотреть ожог.

— Только кожа немного покраснела, — сказал Дэмион, швыряя промокшие салфетки в мусорную корзинку. — Похоже, ничего серьезного.

— Даже не горит. Спасибо. — Она попыталась взять себя в руки. — Я просто удивилась. Не ожидала вас здесь увидеть, Дэмион.

— Я подумал, что вам может пригодиться сейчас моральная поддержка.

Санди пришла в ужас от того, насколько много удовольствия ей доставили эти простые слова. Она написала ему записку, поблагодарив за то, что он уговорил Габриэлу пойти к врачу, но он не ответил на ее короткое письмецо. С того вечера, как они обедали в «Ма Мезон», он не делал попыток с ней связаться, и Санди почти убедила себя в том, что его молчание ее вовсе не огорчает.

— Очень мило, что вы пришли, — неловко сказала она. — А как вы узнали, что мать оперируют сегодня?

— Я с ней разговаривал, — ответил Дэмион. — Я подумал, что ей надо напомнить о данном ею обещании. Я знал, что ей было бы труднее признаться в трусости мне, чем вам. — Помолчав немного, он добавил:

— Интерн сказал мне, что известий из операционной не будет по крайней мере еще полчаса. Вы уже ели ленч? Не пойдете перекусить со мной? Она покачала головой.

— Спасибо, Дэмион, но, наверное, не смогу сейчас ничего съесть. И потом, если что-нибудь случится… Если сестрам понадобится нам что-то сообщить, они не будут знать, где нас искать.

— Мы предупредим медперсонал, что идем в буфет, — ответил он, небрежно сдвигая очки обратно на глаза. — Пожалуйста, пойдемте, Санди. Я очень проголодался и буду благодарен вам, если вы составите мне компанию.

Она согласилась: было бы страшно невежливо отказываться, когда он сумел выкроить для посещения ее матери время в своем напряженном расписании.

Буфет располагался в подвале — безрадостное пещероподобное помещение с оранжевыми пластмассовыми стульями и яркими лампами дневного света. Дэмион поставил на свой поднос стакан йогурта, вазочку с ванильным мороженым и два стакана яблочного сока и направился к столику в относительно темном углу комнаты. Он повернул свой стул так, чтобы оказаться спиной к остальным посетителям буфета, и небрежно сунул темные очки в нагрудный карман рубашки.

— У вас усталый вид, — заметил он, пододвигая к Санди йогурт и ложку. — Надо думать, последние несколько дней были у вас нелегкими.

— Могли бы быть и хуже, — ответила она, принимаясь незаметно для себя за йогурт. — По крайней мере, мать наконец согласилась на операцию, а это было для меня огромным облегчением. Еще раз спасибо вам за помощь, Дэмион. Если бы не вы, Габриэла и сейчас не лежала бы в больнице.

— Думаю, вы переоцениваете мое влияние, — сказал он. — Скажите, Санди, ваша мать всегда полагалась на вас так, как сейчас?

Санди пораженно уставилась на него, не донеся ложку до рта, а потом искренне расхохоталась.

— Полагалась на меня?! Господи, Дэмион, да что вы! Моя мать считает меня чуть ли не душевнобольной. В женщинах ее восхищают только две вещи: актерский талант и способность привлекать интересных мужчин. И, с ее точки зрения, я ничего не стою в обоих отношениях.

— Тогда почему она вызвала вас в Италию, как только врачи поставили ей диагноз? И почему она прилетела оперироваться в Калифорнию?

— Наверное, потому, что ей скоро надо приступать к съемкам.

— Скорее всего потому, что здесь живете вы. И вы — самый сильный и надежный человек, которого она знает.

— Поверьте мне, надежность — это не то качество, которым жаждет обладать Габриэла, — сказала Санди без всякой горечи. Она давным-давно смирилась с тем, что они с матерью ценят совершенно разные вещи, и это больше не причиняло ей боли. — Сомневаюсь, чтобы Габриэла вообще когда-нибудь задумывалась о такой черте характера, как надежность.

Она доела йогурт, и Дэмион отодвинул опустевший стакан, заменив его вазочкой ванильного мороженого. Сам Дэмион, несмотря на его уверения в том, что он голоден, сделал только пару глотков яблочного сока.

— Я часто пытался понять, как случается, что у родителей появляются дети, совершенно на них непохожие, — заметил Дэмион.

— Габриэла винит в моем характере дурные гены моего отца. Она все время мне напоминает, что мой дед — заурядный налоговый инспектор. Она твердо уверена, что его дурные качества пропустили одно поколение и снова проявились во мне.

Уголки его губ чуть приподнялись.

— Дурные качества?

— Ну, вы же понимаете. Фатальные недостатки: пунктуальность, организованность, аккуратность. Не говоря уже о моей полной неспособности постоянно заводить романы или бросать любовников.

— А гены Габриэлы разве безупречны?

— Боже мой, конечно! Ее дед ничем не прославился: жил в фамильном поместье истратил деньги. Но отец у нее был оперным певцом, довольно знаменитым в свое время. Когда он злился, то, бывало, носился по дому и орал арии из опер Верди. А по другой линии ее бабка была графиней, славившейся сказочным разнообразием своего гардероба и еще более сказочным разнообразием любовников.

В его глазах вспыхнул смех.

— Явно ничем не запятнанная генеалогия, — заметил он. — Ни намека на практичность или здравый смысл на протяжении двух поколений.

— С точки зрения Габриэлы, это чрезвычайно желательно, — сухо сказала Санди. — А как у вас, Дэмион? Вы унаследовали свой актерский талант у кого-то из родственников?

— Насколько я знаю, нет. — Он виновато улыбнулся. — Мои родители отзываются об актерах примерно так же, как ваша мать о налоговых инспекторах. Если послушать моего отца, то можно решить, что все кинозвезды — это либо пьяные бродяги, либо развратные бездельники.

— Да, действительно колоритные образы, — со смехом согласилась Санди. — А кто ваш отец по профессии?

— Я вырос в Уайт Роке, маленьком городке в южной части Огайо. Мой отец — старший преподаватель физического воспитания в местной школе, а мать преподает там же естественные науки. Они оба уверены в том, что все, что только может понадобиться человеку в жизни, имеется в центре Уайт Рока. В детстве мой жизненный опыт был настолько ограниченным, что мне даже трудно представить себе, каково вам было расти в Голливуде, имея в качестве родителей две такие яркие личности, как Габриэла Барини и Ричард Хоукинс.

— Очень интересно, — монотонно ответила Санди. — И называть мой жизненный опыт можно каким угодно, но уж определенно не ограниченным.

— Неужели было настолько плохо? — В глазах его отразилось понимающее сочувствие, но Санди сейчас было бы трудно принять чье-либо сочувствие, и она зачерпнула ложечкой тающее мороженое из стоявшей перед нею вазочки.

— А почему я все это ем? — спросила она, вдруг осознав, что делает. — Разве вы все это купили не себе?

— Нет, вам. Я догадался, что вы давно ничего не ели, — и, не дав ей времени что-либо возразить, спросил:

— А в какую школу вы ходили, Санди?

— Лучше спросите, в какие только не ходила. Начиная с маленького католического пансиона для девочек и кончая государственной школой с тремя тысячами учеников. Договоренность о том, с кем из родителей я живу, была достаточно гибкая: все зависело главным образом от того, не нашла ли моя мать себе нового любовника и не собрался ли мой отец в очередной раз жениться. В зависимости от состояния их личной жизни я или пользовалась страшным спросом, или страшно мешала.

Лицо Дэмиона не изменилось, но почему-то Санди была уверена, что ее слова сильно на него подействовали.