Он дарит мне мужское внимание. То самое, что я искала после смерти папы. Папа всегда виделся самым лучшим, для меня — идеалом мужчины. Он очень страдал в браке с мамой, она уже тогда немного выпивала. А сейчас я страдаю… Мы с папой были очень похожи внутренне, это нас негласно сплачивало, поддерживали друг друга. И потом я всей душой стремилась найти ему замену, мне очень не хватало мужской поддержки. В Антоне я нашла, в первую очередь, защиту и покровительство, а так же — своеобразную заботу, которой мне так не хватало дома. Он был нежным со мной, в такие минуты я находилась просто на седьмом небе от счастья.

Но вот любила ли я его…

Когда он находился «под кайфом», слегка менялся. Становился весёлым до неприличия, развязным и безбашенным. Иногда меня это забавляло, иногда — смешило. Иногда, к счастью, очень редко, причиняло боль.

Однажды, например, в ночном клубе на моих глазах он снял девушку и повёл её в комнату для свиданий. Мне предложил присоединиться. Я была в шоке, наотрез отказалась. Он холодно махнул рукой, и они ушли. Я сидела в углу с его другом Гошей и тупо, впервые, пила мартини, от которого не пьянела, а только становилось гадостно на душе. Гоша искренне не понимал моих эмоций и предлагал ответить тем же. А я боролась со слезами и обидой, душившей меня.

Потом стали повторяться ситуации, из которых я поняла, что Антон меня, на самом деле, не любит. Я для него не близкая сердцу девушка, а лишь своеобразный партнёр по развлечениям, с которым спишь за неимением других под рукой. Кукла, которую он наряжает и делает с ней всё, что заблагорассудится.

Я ведь и правда делала для него всё. Выполняла любое желание, стремилась сделать ему приятно каждую минуту, порадовать. Иногда мне казалось, что у нас всё серьёзно, но в следующий момент он снова тянулся за героином и всё, меня угнетающее, начиналось по новой. Однажды я вслух возмутилась и едва его не потеряла. Антон сказал, что если он меня не устраивает таким, то я могу катиться ко всем чертям. И я проглотила это, проглотила все свои обиды, его выходки. И я смирилась со своей ролью в его жизни. Я, по правде говоря, всё ещё надеюсь на лучшее.

А может мне просто невыносимо находиться дома и я готова бежать хоть куда, хоть к кому, лишь бы не видеть ЕЁ, не слышать?…

— Тварь такая, ты чего молчишь?!!

Мама смотрела на меня взглядом разъярённой кобры, всего пару секунд, а потом, не дождавшись моей реакции, от души хлопнула дверью и ушла на кухню, «снимать стресс». Зазвенела бутылка о стакан, раздалось такое привычное противное бульканье, что меня передёрнуло от отвращения. Сердце забилось надрывно, кровь запульсировала болью в голове. Я попыталась сосредоточиться на том, что читала, но мысли путались, уходили, а потом всё расплылось. Отшвырнув книжку, смахнула слёзы и стала собираться. Когда она выпьет, становится невыносимой, начинает цепляться, придираться, пытается спровоцировать драку. Пару раз мне пришлось её ударить, оттолкнуть, чтоб освободить проход на улицу, подальше от безумной пьяницы…

Когда уже достала из шкафа куртку и шагнула к двери, она внезапно вновь распахнулась. На пороге высилась, покачиваясь, моя мать (и как ей удаётся так быстро приходить в невменяемое состояние?).

— Куда собралась, шалава? — ехидно спросила она, — что, бл… мать в дом, а ты по мужикам?

«Уж лучше б ты по мужикам шлялась…» — вздохнула я и огрызнулась вслух:

— Уйди! — внутри у меня что-то медленно, но неотвратимо, закипало.

— А не уйду! — мать нарочито упёрлась руками в дверные косяки, — вся в папочку, такая же свинья неблагодарная, мать и в грош не ставит.

У меня на глаза набежали слёзы, но я сдерживалась.

— Мама, отстань от меня! Может, хватит? Чего тебе от меня надо?

— Уважения! — мать ткнула пальцем себе в грудь, — я — твоя мать! И ты обязана меня слушать. По струнке ходить! И я буду решать — идти тебе куда-то или нет.

Молоко ещё не обсохло на губах, а туда же: спорить…ик…по мужикам бегать! Шалава малолетняя!

— Как вкалывать, чтоб ты с голоду не подохла, так у меня молоко уже обсохло, так? — заорала я, — а как нажрёшься, так права качаешь. Хотела знать? Нет, я тебя не уважаю! Не за что мне тебя уважать!

— Ах ты, сука! — взвизгнула мать, бросаясь на меня.

Но я отскочила в сторону и она, потеряв равновесие, упала на мою кровать.

— Это твой долг, тварь! — орала мать, лёжа, — дочерний…ик…По гроб жизни!

Внезапно у меня все эмоции исчезли. Я стала совершенно спокойной и, не двигаясь с места, холодно, чётко ответила:

— Знаешь что? Чтоб требовать дочернего долга, надо сначала свято исполнить материнский. Всю жизнь, сколько себя помню, тебе было на меня… наплевать! Обо мне заботился только папа. А сколько ты у нас с ним крови попила… Это и было исполнением твоего материнского долга? Тогда я с лихвой тебе его вернула. Когда ты засыпала на земле у подъезда, а я посреди ночи выбегала и, холодея от мысли, что ты, возможно, умерла, трогала тебя… а потом затаскивала домой. Не раз и не два. Бегала по улицам, разыскивая, чтоб с тобой не случилось ничего. А потом, ночами напролёт, не могла уснуть, вздрагивая от каждого шороха. Прислушиваясь, не скрипнет ли дверь. Не отправляешься ли ты тайком снова за водкой. Выливая у тебя на глазах найденные бутылки, слушая проклятья в свой адрес и, стиснув зубы, понимать, что это не ты их мне кричишь, а водка кричит в тебе…А потом, когда уже нервы не выдерживают, выть и мечтать о том, чтоб умереть, чтоб больше тебя не видеть, чтобы не проснуться однажды и весь этот кошмар закончился навсегда. Но опять идти утром на работу, улыбаться, делать вид, что всё хорошо. И не думать о том, что вечером придётся возвращаться домой. И видеть тебя… вот такую…

— Если ты такая тварь неблагодарная, то и убирайся, — снова икнула мать, уже совершенно безучастным, пустым, пьяным голосом.

Похоже, она совсем не слышала, что я ей говорила.

— Ты ж за неделю квартиру пропьёшь, если я уйду… — обессилено выдохнула я и поплелась к двери.

Вслед, в спину, понеслись ругательства, требования и проклятья…

А меня била ледяная дрожь, и внутри вскипала чёрная ненависть.

Прямо от подъезда я, старательно скрывая слёзы, позвонила Антону с подаренного им мне, не так давно, мобильного телефона. Он искренне обрадовался моему звонку и сказал, что сейчас же приедет за мной. В это момент я подумала, что, может быть, я несправедлива к любимому. Может, всё-таки значу для него больше, чем считаю?

Я просидела, кутаясь в куртку — меня знобило — во дворе, на старой колченогой скамейке, не больше десяти минут (бросая напряжённые взгляды в сторону подъезда — не дай Бог, мать появится…), как через арку во двор, визжа тормозами, на дикой скорости влетел джип Антона. Я укоризненно покачала головой, криво улыбаясь.

— Вилка, ныряй! — крикнул Антон, высовываясь в окно, — едем к Гоше, все уже собрались.

— Тош, — проговорила, забираясь в машину, — ты бы так не летал… Опасно же!

— Ты смеёшься? — хохотнул Антон, — чего тут опасного? Все с дороги сваливают передо мной, кому охота с такой тачкой связываться? Чуют же, чем запахнет, если задену.

— А если человека собьёшь?

— Если пешеход «тормозит» — это не повод мне давить на тормоза! — заржал Антон, — пешеходы вообще двух видов бывают: быстрые или мёртвые! Закон природы. И я тут, детка, по-любому, не виноват буду.

Он развёл руками. Я вздохнула. Дай Бог добраться до квартиры Гоши без приключений. Похоже Антошка уже под героином. Робко предложила ему сесть за руль, но нарвалась на гнев «праведный» и замолчала. Была б я верующей — молилась бы всю дорогу, настолько дико он гнал…А так — вцепилась пальцами в колени и безучастно смотрела вперёд.

У Гоши веселье шло полным ходом!

Какие-то незнакомые мне полуголые девчонки под заводную музыку «отжигали» на столе. Комната растворилась в клубах сигаретного дыма.

— Вилок! Какие люди! — радостно распахнул хозяин хаты мне свои объятья, — проходите, располагайтесь, угощайтесь! Свежачок — высшей пробы.