– Тебя никто не переест! – ответил ему кто-то.

После взрыва хохота царь вспомнил, что еще не знает, каковы трофеи.

Дальше нельзя было разобрать ни слова. Потом вдруг послышалось:

– Так где же они?

Прошло еще несколько мгновений, и пространство у лагеря покрылось огненными пятнами. Факелы приближались. Впереди шагал Митридат, похожий на великана. В правой его руке был факел, в левой – кубок. На некотором отдалении следовали его сподвижники.

Царь остановился. Факел ходил в его руке.

– Эй вы! – крикнул он во всю мощь своих легких. – Почему вы топчете мою землю? Расходитесь по домам!

Пленные замерли, ожидая подвоха.

– Отчего они медлят? – Митридат обернулся к подошедшему Неоптолему.

– У них нет денег на дорогу, – пошутил тот, вспомнив, что Никомед давно уже не платил своим воинам жалованья.

– Что же ты молчал? Путь до дома далек. Прикажи выдать каждому по статеру с моим изображением!

Неоптолем отступил на шаг. Это было просто безумие! Расплачиваться за Никомеда! Но херсонесит не успел вымолвить слово, как один из пленных бросился в ноги к Митридату.

– А тебе что надо? – спросил царь, освещая его факелом. – Может быть, тебе мало статера?

– Отец мой был рыбаком, – говорил пленник захлебываясь. – Он передал мне сеть и лодку. Я умею владеть острогою, но никогда не держал в руках меча. Стражники Никомеда пришли в мою хижину и увели меня. Вчерашняя битва была для меня первой. А этой ночью я уже простился с жизнью, с женой и детьми. И вот ты отпускаешь меня! И даешь мне деньги. Чем я могу тебе отплатить? Когда ты будешь в моих краях, зайди в мою хижину, я угощу тебя копчеными угрями!

– Копченые угри! – закричал Митридат. – Да ведь это пища богов! Старик Гомер напутал, что боги наслаждаются амброзией. Я уверен, что Посейдон, дав своим скакунам отдых, насаживает угрей на трезубец, а Гефест коптит их над пламенем горна. Стоит мне только вспомнить об этом лакомстве, и я готов бежать хоть к Геракловым Столбам. Но где же мне найти тебя, добрый человек?

– Моя деревня под Кизиком. Спросишь Евкрата.

– Что ж, Евкрат, жди меня в гости! Я постараюсь не задержаться.

Неоптолем с удивлением смотрел на Митридата. Теперь он был уверен, что это не каприз пьяного, а расчет трезвого.

Митридат шагал впереди своего войска как простой проводник. Его не останавливали ни крутые горные склоны, ни изнуряющая жара. Телохранители еле поспевали за ним, не переставая удивляться его силе и выносливости.

А дорога становилась все круче и круче, пока наконец не вывела на перевал. С него открылся вид на долину, окаймленную остроконечными холмами. Это была Вифиния – царство Никомеда.

Давно ли Митридат вместе с Аристионом обходил его города? Давно ли он вместе с Хрестом разбивал тараном дворцовые ворота? После победы пришлось отступить. Но теперь враги получат сполна за свое вероломство.

Потеряв при Амнейоне половину своего войска, Никомед двигался на соединение с Манием Аквилием. Так, во всяком случае поначалу, считал Митридат. Но разведчики из сарматской сотни донесли ему, что за переправой через реку Никомед резко повернул на юг, направившись вверх по течению к землям галатов. Там стояли легионы наместника Киликии Кассия. Маний Аквилий со своим сорокатысячным войском оставался один, отрезанный высокими труднопроходимыми горами.

С вершины холма была видна равнина, простиравшаяся к югу до моря, а на севере ограниченная линией гор. Она напоминала развернутый, словно изъеденный червями свиток. Это были причудливые узоры Сангария и впадающих в него ручейков.

Но Маний Аквилий не замечал красоты Сангарийской равнины. Его воспаленные от бессонницы глаза выхватывали то один, то другой участок дороги, откуда мог показаться Никомед. В ожидании прошли три дня и три ночи, а этого проклятого азиата не было, словно его поглотила земля. На четвертый день войско показалось. Но это был не Никомед. Это был Митридат.

Царь объезжал строй. Конь плясал под ним, словно ему передавалось нетерпение всадника. Первыми стояли персы. Китары на их головах колебались как петушиные гребни.

– Даст вам победу Ормузд! – крикнул Митридат на языке отца.

И над строем взметнулись копья и луки. Персы приветствовали своего царя, потомка Кира.

Эллины Синопы и Амиса были в белых хламидах, оттенявших загорелые руки и ноги. Блестели коринфские шлемы.

– Да победит Арес! – крикнул Митридат на языке матери.

Мелькнули продолговатые шлемы и застыли над головами подобно черепичной кровле. Эллины приветствовали потомка великого Александра.

Армяне были в панцирях из железных пластинок наподобие рыбьей чешуи.

– Да хранит вас Анаитида! – произнес царь, поднимая руки со сжатыми кулаками.

За армянами стояли халибы в льняных панцирях, доходивших почти до колен, в карбатинах, покрывавших лодыжки. На сверкающих медных шлемах виднелись искусно припаянные медные уши и рога.

– Пусть бог Бык растопчет римскую волчицу!

Над шлемами вскинулись рогатины и круглые щиты из косматой бычьей шкуры.

Митридат запрокинул руку назад и сделал резкий взмах. Это движение придавало ему сходство с вдохновенным хорегом. Десятки тысяч людей были огромным многоголосым хором. Луки в их руках – лирами, щиты – кимвалами. Крики, свист стрел, звон мечей, удары – все это было грозной симфонией боя, сопровождаемой неистовой пляской.

Пестроте понтийского войска противостояла строгость римского строя. В нем было продумано все, от высоты древка серебряного легионного орла до числа гвоздей в солдатском башмаке. Ничего лишнего, нецелесообразного, бьющего на эффект. Этим римляне всегда побеждали. Они не боялись сражаться против «восточного базара», даже если он намного превосходил своей численностью их силы. Они врубались в него, и азиаты бежали, путаясь в своих длинных одеждах.

Но пестрота понтийской армии, как вскоре убедился Маний Аквилий, была обманчивой. Враги, разделенные на отряды, двигались с завидной четкостью. Под яркой одеждой были сильные и ловкие руки, обученные метать дротики и копья.

И снова с вершины холма была видна долина Сангария. Но как она не похожа на ту, которой была час назад! Все покрыто копошащимися человеческими фигурками, конями, колесницами. Воздух не вмещал крика и шума, поднятого многоплеменным войском.

Римляне, не выдержав натиска понтийцев, бежали, бросая оружие. От полного разгрома их спас мрак. Оставшиеся в живых, и среди них Маний Аквилий, ушли в Пергам.

Евкрат безмолвствовал не потому, что ему нечего было сказать. Все внутри у него кричало от негодования. Молчать заставлял статер, засунутый под язык. Это было самое надежное место в его положении.

С тех пор как Митридат освободил воинов Никомеда и расплатился за его долги, рыбак не расставался со статером. Для него это был не просто золотой кружок. Это была святыня, подобная тем статуям, которым поклонялись в храмах. Рыбак легче бы отдал отрубить руку, чем лишился статера. Поэтому, когда хижину Евкрата окружили римские легионеры, он сразу положил статер под язык. Он не стал доказывать воинам, что жена больна и дети малы, что в море у берега поставлена сеть, которую некому снять. Его покорность понравилась римлянам, и они ставили «немого»в пример другим крикливым азиатам.

Но в лагере под Кизиком, куда согнали три тысячи вифинцев, «немой» заговорил. При этом он обнаружил красноречие, удивительное для человека его профессии.

Разжимая кулак со статером, Евкрат шептал:

– Смотри, друг! Это изображение моего спасителя, Митридата. Слышал ли ты, чтобы какой-нибудь царь отпускал пленных без выкупа, да еще давал деньги на дорогу?!

Когда Евкрату казалось, что человек колеблется, он добавлял:

– Царь идет с несметными силами. Он сомнет римские легионы, как орех, в своих железных пальцах.

Для упорствующих он находил иные слова: