– Хорошая мысль, – подхватил Кафис. – Я начну со статуй, принадлежавших мне. Кто теперь ими владеет?

– Не трудись! – перебил Сулла, вставая. – Твою коллекцию я хорошо знаю. Начни со статуй и картин, находящихся в храмах и общественных местах.

Сенат заседал в храме Диоскуров. Вновь и вновь возвращаясь к событиям на Востоке, сенаторы пытались определить причины бедствий, постигших Рим. То и дело звучали слова: корыстолюбие, алчность. Вспоминали Мания Аквилия. Это он не сумел вовремя разглядеть опасность: из честолюбивого желания триумфа принес позорную смерть себе, а отечеству – бесславие.

Слово попросил гаруспик Тарруций. В его обязанности входило определять по внутренностям животных, благоволят ли римлянам боги. Но никогда еще гаруспик не был в числе ораторов.

– Род человеческий, – начал гаруспик в напряженной тишине, – переживает восемь поколений. Для каждого из них предусмотрен предел во времени, совпадающий с оборотом великого года. Сегодня боги указали, что мы переживаем этот великий год. Седьмое поколение сменилось восьмым. Два ворона принесли на дорогу своих детенышей, а сами вступили в схватку. Родилось новое, восьмое поколение. Оно изберет себе новых жрецов. Они назовут белое черным, правду – ложью. Ищите их и узнавайте у них свою судьбу!

Гаруспик положил свой изогнутый жезл на стол у возвышения оратора и медленно зашагал к двери.

В зале было так тихо, что его шаги звучали, как удары молота в храме Судьбы.

Молчание нарушил Сулла.

– Нам, смертным, нет времени вопрошать судьбу и гадать, к какому мы принадлежим поколению. Мы окружены зримыми опасностями. Италия заполнена беглецами из Азии и Греции. А мы растрачиваем силы в раздорах. Блеск сокровищ Митридата лишает сна наших почтенных старцев. Они ищут поддержку среди наглых юношей и хотят с их помощью лишить вас, отцы сенаторы, власти.

И хотя Сулла не называл имен, всем было понятно, что консул имеет в виду Мария, а наглыми юношами называет свиту друга Мария Сульпиция Руфа.

Занявшись разбором сенатских протоколов, Сулла отпустил ликторов. Когда он покинул храм, уже темнело. Сумерки смыли очертания зданий и отодвинули их в глубь форума. Почему Тарквинии осушили именно это болото? Почему именно здесь произошли события, ставшие достоянием вечности? Сулла любил задавать себе такие загадки. Может быть, потому, что они вели его мысль проторенным путем: судьба.

С недавних пор Судьба перестала быть для него безликой силой, наподобие тех нумина, к кому обращаются римляне в молитвах: «Кем бы ты ни был, мужчиной или женщиной». Сулла увидел ее исступленный лик. Львы несли ее колесницу. Колеса с серпами на оси кромсали тела.

– Вот мы и встретились! – услышал Сулла насмешливый возглас.

Оглянувшись, он оказался лицом к лицу с Сульпицием.

– Прочь с дороги или я размозжу твою пустую голову! – крикнул Сулла.

– Попробуй! – ответил Сульпиций насмешливо.

И только тут консул заметил, что в отдалении стоят двое с палками. Это была свита Сульпиция, его «ликторы».

Приняв молниеносное решение, Сулла кинулся бежать. В юности сверстники называли его быстроногим, и он радовался этой кличке, так же как теперь прозвищу «Счастливый». Но счастье изменяло. Со стороны базилики показалось еще несколько человек с палками.

Сулла заметался. Тени, отбрасываемые колоннами храмов, напоминали прутья огромной клетки. Нет выхода! Он в ловушке. Травля! Сулла любил наблюдать за ней со скамей для зрителей. Но каково оказаться на арене самому!

– Спасайте консула!

Это был не крик, а шепот. Язык прирос к гортани.

Остался свободным проулок между базиликой и храмом Диоскуров. Сулла догадывался, что это тупик. Но страх перед людьми с палками был так силен, что беглец не задумываясь кинулся туда. Проулок закончился домом. Сулла рванул дверь и оказался в атриуме.

Светильники на мраморных подставках горели ярким пламенем. Сулла остановился, ослепленный. Когда к нему вернулось зрение, он увидел лоб, перерезанный морщинами, и под ним глубоко спрятанные, бесстрастные глаза старца. В них не было ни злобы, ни презрения…

За дверью слышались крики. Сулла узнал голос Сульпиция. Какая-то тень скользнула по лицу Мария. Мгновение решило его судьбу.

– Я не Бокх, – сказал Марий скрипучим голосом.

Это был точно рассчитанный удар. Бокх выдал Сулле своего гостя. Но Сулла, кажется, даже не осознал, что речь идет о нем, о предательстве, с которого началась его карьера.

Марий показал на дверь в перистиль.

– Калитка в углу!

Сулла бежал, натыкаясь на деревья. Ветви хлестали его по лицу. Это был сад, примыкавший к дому Мария. За садом тянулся пустырь, носивший название Муциевы луга. Сулле казалось, что и это имеет свое значение. Тот, кто разыграл эту жестокую шутку, этот площадной мим, рассчитывал, что Сулла вспомнит, как вел себя Муций Сцевола в подобной ситуации. Сулла скрежетал зубами.

– Позор! – кричал он, не думая, что его могут услышать.

Всплыли глаза Мария. Они преследовали Суллу всю жизнь, не давая ему покоя. Через несколько лет, вернувшись в Рим после победы над Митридатом, он приказал вырыть труп своего врага и бросить его в Тибр. Но и после этого он не мог избавиться от глаз. Они были непостижимы, как поступок Мария, на который сам Сулла был не способен.

Кафис догнал Суллу в Аквине, на полпути между Римом и Нолой. Здесь он должен был встретиться со своим помощником Басиллом, чтобы передать распоряжение о посадке легионов на корабли. Но события в Риме перевернули все планы.

Сулла сидел, опустив тяжелую голову с мясистыми, плохо выбритыми щеками. Его глаза не были видны Кафису. Но по напряженно вздрагивающим векам чувствовалось, что он впитывает каждое слово.

– В день, когда ты покинул Рим, состоялась экклесия…

– Комиции, – поправил Сулла.

– Да, комиции, – продолжал афинянин. – Как чужеземец, конечно, я не мог присутствовать, но слух распространился по Риму…

Сулла вскочил. Схватив Кафиса за плечи, он крикнул:

– Что ты тянешь!

Наступила тишина, прерываемая лишь учащенным дыханием Суллы.

– Было внесено предложение о передаче командования в войне с Митридатом Марию. Народное собрание его утвердило.

Сулла рванулся к выходу.

Военный трибун Гельвидий прибыл к лагерю у Нолы перед закатом солнца. Часовой долго не выходил на зов и еще дольше расспрашивал: кто он, откуда и что его привело в Нолу.

– Я объявлю об этом твоему командиру Басиллу, – раздраженно молвил трибун. – Сообщи ему обо мне.

Пока часовой вызывал начальника стражи и растолковывал ему просьбу Гельвидия, стало темно.

Пьяные крики безошибочно указали место претория, Гельвидий слышал, что Сулла распустил солдат, но то, что ему пришлось увидеть, превосходило все границы. Кажется, здесь, в Ноле, забыли, что италики еще не сложили оружия, а полчища Митридата полонили Азию.

За низким столом возлежали легаты. Их было шестеро – по числу легионов. Но лишь Басилла Гельвидий знал в лицо. Он служил с ним под началом Мария, пока тот не выгнал Басилла. И что же! Его охотно принял к себе Сулла и поручил командование манипулом. Это был тот манипул, который ворвался в Помпей и совершил там беспримерную по жестокости резню. С этих пор Сулла не чаял в Басилле души и, став консулом, поручил ему в свое отсутствие командовать всеми легионами. Такая карьера в старые добрые времена была бы невозможной. Но ведь они ушли вместе с седьмым поколением.

– Гельвидий! – заорал Басилл, как только трибун поднял полог палатки. – Какие боги привели тебя в нашу глушь?

– Я из сената, – сказал Гельвидий. – Чрезвычайное сообщение.

– Знаем мы их! Какого тебе налить: фалернского или номентанского?

– Прикажи собрать воинов! – отрезал Гельвидий.

– С водой или по-скифски?

– Брось шутить! Я требую собрать воинов.

– Вот как заговорил, – пробурчал Басилл, вставая. – Откуда у тебя такие словечки взялись: прикажи, требую. Сам Луций Корнелий Сулла с нами так не разговаривает. Правда, Лукулл?