Теперь рассмотрим под этим углом рукопись Сервантеса. Типичная профанация нашей же собственной издательской линии! В свете этого романа все, что мы публиковали до сих пор, – безответственные бредни. Получится, что мы выпороли сами себя. Никакая свобода печати и никакая полифония не могут служить оправданием такого профессионального харакири.

И ради чего, ради кого, в сущности? Автора только недавно выпустили из мест заключения, похоже, он пребывает не в самой лучшей форме, что-то там ему отрезали – не то руку, не то ногу,

– в любом случае работать над продолжением он не собирается, так что массовыми тиражами тут не пахнет. Думаю, нам с вами нет никакого смысла бежать впереди прогресса, разрушая результаты многолетней работы, приносившей нам удовлетворение, в том числе и моральное (скажу без ложной скромности), а также соответствующий доход. Заявку предлагаю отклонить.

Романы-эпопеи всегда продавались прекрасно, а в последнее время, как нам сообщают, тиражи объемных вещей достигли апогея. И все-таки роман роману рознь. Купи мы в должное время копирайты на «Обитель Треццо» Баццони и на «Маргариту Пустерла» Канту – сейчас не надо было бы задумываться, из чего формировать карманную серию. Вот действительно книги, которые читались, читаются и будут читаться еще через двести лет, потому что они обращены в самую душу читателя, потому что язык их прост и убедителен, потому что всего дороже для авторов их малая родина, а это всегда подкупает людей, наконец, потому, что в этих книгах говорится о современности, пусть проблемной, пусть драматичной, но близкой и понятной нам (феодальные распри, классовый антагонизм).

Все это не касается Мандзони. Начнем с того, что он располагает свой сюжет в антураже семнадцатого столетия, а этот период – по определению самый некассовый. Вдобавок он идет на сомнительный лингвостилистический эксперимент и разрабатывает собственный язык – ни рыба ни мясо, нечто вроде помеси флорентийского с миланским. Будет жаль, если молодежь начнет подражать этому воляпюку.

Но и это еще не главный грех. Итак, наш сочинитель предлагает некий квазинародный, сыромятный роман о паре поселян, которым никак не удается пожениться из-за козней какого-то местного помещика. Потом они все-таки женятся и наступает хэппи энд. Не маловато ли для шестисот-то страниц?

На этом фоне сплошь и рядом мы сталкиваемся с моралистическими проповедями (беспорядочная словесная «мазня» – не более того) и с дешевым пессимизмом (автор выдает его за янсенизм, может, это и так, не знаю). Заунывные пассажи о человеческих слабостях и о национальных недостатках уготованы нашему читателю, в то время как он ждет героических тем, пламенного энтузиазма в духе Мадзини, в духе Кавура, и никак уж не софизмов о «нации рабов», которые я оставил бы господину Ламартину! Интеллектуалистские штучки, усложнения на каждом шагу никогда не помогали книгопродаже и скорее пристали заграничным мечтателям, нежели потомкам доблестных латинян. Обратимся к «Антологии» за несколько последних лет и увидим, как Романьози на двух страницах буквально разгромил детский лепет того самого Гегеля, которого сейчас в Германии считают номером первым. Нашей публике нужно совсем не это. Нет, ей не нужно, чтобы рассказ перебивался сплошь и рядом какими-то отступлениями, содержащими грошовое философствованье автора. Либо – еще того хуже – чтобы текст составлялся путем сляпывания чужеродных кусков: несколько подлинных манифестов семнадцатого века – ученый диалог на полулатыни – псевдонародные тирады, напоминающие речи шута Бертольдо. Народ нуждается в положительном герое. Я только что прочел свежую, запоминающуюся книгу «Никколо де Лапи». После этого «Обрученные» я вымучивал с натугой. Уже по первой странице видно, как неумело автор подступается к рассказу, не зная, с чего начать, за что ухватиться. Не случайно он топчется на бесконечном описании какого-то случайного пейзажа, путается в лабиринтоподобном дремучем синтаксисе, сбивает читателя с панталыку, вместо того чтобы спокойно начать как-нибудь в духе «Однажды утром в окрестностях города Лекко…». Да бог с ним. Не каждый рождается рассказчиком, и не каждому удается овладеть литературным итальянским языком.

С другой стороны, какие-то плюсы в этой книге тоже есть. Но этого недостаточно, чтобы распродался даже и первый завод.

Бесспорно, перед нами любопытная идея. Текст очень длинный, можно сделать достаточно много выпусков для карманной серии.

Тем не менее учтем, что придется перередактировать почти все, по крайней мере всю пунктуацию. Текст не разбит на абзацы, и автор даже не ставил точек между предложениями (там есть фразы длиною по две страницы). Если он сам не захочет дорабатывать, не знаю, кто это будет делать за него. Но без этого книга не состоится.

Я дал книгу Витторио Сальтини и получил отзыв, что этот Кант сильно преувеличен. И все же я не поленился и посмотрел сам. В нашу философскую подборку такая небольшая книжечка на моральную тему все-таки может сгодиться, не исключено, что ее порекомендуют студентам в каком-либо университете. Но останавливает то, что немецкое издательство заставляет нас купить вместе с ней и предыдущую книгу, а это два здоровеннейших тома, и еще хуже – ту, которую Кант пишет, хотя еще не написал. Не то об искусстве, не то о суждении, я не запомнил; все эти книги называются почти одинаково. Значит, их придется реализовывать в наборе, в одном футляре. А это большинству покупателей не по деньгам. Если же этого не сделать, народ начнет путать одну с другой и говорить «эту я уже читал».

В общем, может кончиться, как с той громаднейшей «Суммой» какого-то доминиканца, которую мы начали переводить, а потом переуступили «Концерну издателей», потому что выходило дорого.

Чтобы нас добить, немецкое литагентство заявило, что надо бы нам подписаться и на приобретение малых произведений Канта, но число их бесконечно, а тематика включает в себя даже астрономию. Позавчера я позвонил напрямую автору в Кёнигсберг, чтобы договориться об отдельном издании «Разума». Но его не застал, а домработница сказала, что от пяти до шести звонить не принято, потому что люди прогуливаются, а от трех до четырех звонить не принято, потому что люди спят. В общем, я понял, что с этими любителями порядка лучше не связываться – себе дороже.

Очень даже неплохая книжка, детектив немножко с хичкоковским уклоном. Хорошее убийство в финале. В общем, книга найдет своего читателя.

Но такое впечатление, будто над автором тяготела какая-то цензура. Зачем непонятные намеки, почему бы не назвать своими именами и героев, и место действия? И по какой все-таки причине имеет место этот «процесс»? Основательно прояснить темные места, конкретизировать описания, приводить факты, факты и еще раз факты. Выявятся пружины происходящего, усилится саспенс.

Молодые писатели считают, что шикарнее писать «один человек» вместо «господин такой-то в таком-то месте и в такой-то час», и воображают, будто это поэтично. Ну ладно. Если поддается доработке – доработаем, в противном случае отклоняем.