Аверьяну раньше не доводилось бывать в этих краях, к востоку от полуострова Канин. Только однажды ходил он на паруснике до Пустозерска, что стоит в устье Печоры, привозил зырянским купцам хлебный запас из Холмогор.

Но шел он не вслепую. В дорожной, обтянутой тюленьей кожей укладке хранилась у него лоция — подробное описание Мангазейского хода. Был и компас, «матка», в кожаном мешочке в кармане.

Лоция указывала, что «от Печоры до Югорского Шару» при благоприятных условиях «ходу два дни и две ночи». Это если по прямой, без захода в Болванскую, Паханческую и Хайпудырскую губы. Размеры судна и его оснастка не позволяли без риска выходить в открытое море, где было большое волнение и плавали льды. Поэтому Аверьян жался к берегам, невольно удлиняя путь.

Теперь, миновав остров Песяков и направляясь к мысу Медынский Заворот, Аверьян приближался к большой губе — Хайпудырской, что на пути к Югорскому полуострову. На севере полуостров отделялся от Вайгача проливом Югорский Шар, по которому надо было поморам выйти в Карское море. Через Хайпудырскую губу было два пути. Один вдоль побережья, с заходом в залив, другой — напрямик через залив курсом на север. Второй путь намного короче.

Аверьян внимательно изучал рукописную лоцию в деревянных, обтянутых кожей обложках.

В конце третьей недели пути коч приткнулся к берегу в тихом месте за мысом Медынский Заворот, в удобной для стоянки бухте.

Артельщики вначале неуверенно чувствовали себя на твердой земле — ноги отвыкли по ней ступать. Но поразмялись, насобирали дров, развели костер. Гурий повесил над огнем котел с водой из ручья. Мыс был отлогий, песчаные берега вылизаны морем. Дальше от берега — илистая наносная почва с мелким полярным кустарником — стлаником, травянистыми кочками да мхом-ягольником.

Раскинув возле костра оленьи шкуры, мужики отдыхали от морских трудов, впервые за много дней отведали горячей пищи и были в благодушном настроении.

Ветер все так же дул с юга. Погода стояла ясная. По небу бежали белые, словно над Холмогорами в летнюю пору, облака.

Герасим лег навзничь и, защищая глаза от солнца ладонью, смотрел в небо. Изредка над косой пролетали чайки. Ветер шелестел бурой жесткой травой на кочках. Дым от костра стлался над землей.

— Согласился бы тут жить, Гурка? — спросил Герасим. — Глянь, какая красота! Место ровное, кругом вода, не видать ни души, ни зверя, ни птицы. Устроил бы какую ни на есть избенку и жил бы, как схимник. Вольный человек! Сам себе хозяин. Ни батьки, ни мамки, ни государевых дьяков, ни архиерейского догляда. Делай что хошь. — Гостев повернулся, приподнялся на локте, посмотрел на Гурия, который, закатав рукава, чистил золой от костра медный луженый котел.

— Умер бы со скуки. Одному-то разве сладко жить? — отозвался паренек.

— Ну, а ежели бы тебе сюда девицу-молодайку? Жену, одним словом. Вдвоем бы веселей, а?

Гурий засмущался, опустил глаза.

— Вдвоем, конечно, лучше, — ответил он.

— Вот и жили бы. Стреляли гусей, ходили в море за рыбой, зверем. А я бы раз в год привозил тебе припас, да то, что упромышлите, забирал в Холмогоры, продавал там, а деньги — отцу твоему в кубышку… Только надоели бы вы друг другу скоро. Первый-то год, может, и ничего, потому как в охотку. Ну а второй год уже и не захотелось бы друг на друга смотреть. Переругался бы с женкой-то! Может, и сварливая попалась бы. Жены-то разные бывают. У хорошей жены и муж будет молодцом, от хорошей-то помолодеешь, а от плохой состаришься!

Гурий слушал болтовню Герасима и украдкой посмеивался.

— Ничего, — вступил в беседу Никифор. — Год бы пожил, а на другой ребятенок бы завелся. А потом каждый год — прибыль. Веселей станет! Вырастут сыновья, отделятся, и, глядишь, деревня выстала на мысу-то!

Гурий потащил к воде котел — ополоснуть. Аверьян, молча сидевший с лоцией в руках, подал голос.

— Ну, мужики, надо совет держать. Подвиньтесь-ко.

Все подошли к нему.

— Надо решать, как идти дале: около берега или пересечь губу по прямой? Если вдоль берега — дня три надо. А напрямик губу за день перемахнем.

— Надо идти напрямик, — сказал Никифор. — Коч надежный, ветер с полдня, чего опасаться?

— Я тоже думаю так, — согласился с ним Герасим.

— Напрямик, батя. Ежели ветер не подмога, на веслах пойдем, — подал голос и Гурий.

— Ладно. Быть по сему. — Аверьян закрыл лоцию, аккуратно перевязал ее тоненьким ремешком и спрятал. — Поищем дров, наберем воды и — в путь.

Артельщики разбрелись по берегу, собирали намытый прибоем плавник, разрубали его на поленья. Гурий носил ведром воду в бочонок.

Коч снова расстался с берегом. Ветер ударил в парус. Аверьян круто повернул руль, и судно побежало дальше. Вскоре Бармин передал румпель Никифору и, достав компас, стал выверять курс. Гурий через плечо отца смотрел, как он поворачивает на ладони круглую, точенную из дерева штуковину. Впервые видел парень, как по компасу — «матке» определяют стороны света.

Компас был невелик и свободно умещался в ладони. Бумажный диск с нарисованной розой ветров вложен в деревянный корпус. Вместо магнитной стрелки использовались две намагниченные иголки. Они поворачивали диск-картушку вокруг оси. На диске были изображены только две стороны света

— север и восток. Роза ветров насчитывала восемь лучей-румбов.

— Вот я поворачиваю «матку» так, чтобы знак на бумаге указывал на север, на полуночь, — объяснял Аверьян сыну. — А нам надобно идти курсом на восток. Видишь стрелку, что начерчена на кружке? Она и указывает нам курс. Гляди на нос коча. Как он идет?

— По стрелке, — сказал Гурий. — Дивно. С такой «маткой» в любом месте можно определить курс?

— В любом, — отозвался отец. — Теперь возьми «матку» и сам попробуй.

Гурий бережно принял из рук отца компас и стал поворачивать его на ладони.

— Вот, направил.

— Верно. В чем дело — сразу догадался, — похвалил отец.

Вскоре Гурий увидел слева по борту землю и обрадованно закричал:

— Земля, батя! Глянь туда!

Отец посмотрел, объяснил.

— Это остров. Зеленец называется. А вернее сказать — Малый Зеленец. За ним остров поболе, так тот — Большой Зеленец. Малый Зеленец нам надобно обойти с южной стороны.

Остров остался позади. Черная полоска земли словно растаяла, растворилась в безбрежной морской шири. Коч, подгоняемый ветром и волнами с кормы, упрямо шел, покачиваясь, к проливу Югорский Шар.

Опять кругом стало пустынно. Только лохматые хмурые волны, облака в небе и солнце. Оно светило поморам в спину и с высоты словно бы наблюдало, правильно ли они плывут.

К проливу подошли белесой и задумчивой северной ночью. Солнце висело над самым горизонтом. Волнение поулеглось. Море словно бы задремало. Справа и слева туманно, как размытая, обозначилась земля. Аверьян сверился с лоцией и направил судно в пролив. Парус убрали. Взялись за весла.

Справа — массивная громада Югорского полуострова, слева — остров Вайгач.

«…А подле Югорского Шару, подле острова Вайгач ходу гребью день, проезд из моря-окияна в урочище Нярзомское море, а тот проезд промеж берегов, а по берегу лежит грядою камень, а поперек проезду верст с пять, а инде и меньши, а проезд местами глубоко, а инде мелко…» — таково описание пути, составленное пинежанином Левкой Шубиным в 1601 году. Почти так же выглядела запись и в лоции Аверьяна.

Лаврушка сидел за столом, накрытым холщовой скатеркой, и хлебал щи с олениной, когда к нему в избу вошел Тосана с мешком в руке.

— Драствуй еще раз. Я пришел, — сообщил он, окинув цепким взглядом обстановку избы: стол, лавка вдоль стены, в углу — божница с темной иконой и лампадкой, шкаф для посуды, большая русская печь, ухваты. Из подпечья высунула голову курица и скрылась. Жена Лаврушки Алена стояла у шестка, сложив руки на животе, и смотрела, как обедает супруг. Была она росту небольшого, упитанная, курносая. Из-под редких светлых ресниц на ненца в упор глядели холодные серые глаза. Лаврушка посмотрел на мешок Тосаны, прикинул, много ли в нем мехов, и показал на лавку.