Если она сообразит, где именно, в какой части башни находится, то, возможно, ответит хоть на какие-то вопросы.

На столике около кресла стояла свеча и ящик для фитилей, подумала она. Если бы только дотянуться до нее, она зажгла бы свечу. Она ощупью, шаг за шагом, двигалась, потом, оторвавшись от кровати, шагнула в темноту. Она еле передвигала ноги по паркету, вздрагивая от холода и боясь наступить на осколки бокала.

Вдруг она споткнулась о что-то толстое, длинное и жесткое. Ей даже показалось, что она услышала тихое эхо, похожее на стон. Она упала вперед, подставив руки, чтобы смягчить удар. Одной рукой зацепилась за подлокотник кресла, головой ударилась о спинку, затем сползла на пол, ударив колено. Рухнув, она боролась со слезами, тошнотой и дикой головной болью, но в то же время из последних сил стараясь прислушаться к звукам в комнате.

В башне стояла жуткая тишина, единственным шумом было ее тяжелое дыхание. Спустя несколько минут она, стиснув зубы, заставила себя подняться. Одной рукой она держалась за кресло, а другой снова пыталась нащупать свечу.

После всех мучений это оказалось на удивление легким. После третьей попытки слабый огонь охватил ватный фитиль, и когда он немного разгорелся, она словно выиграла большую битву. Держа свечу перед собой, Кэтрин стояла и слабо улыбалась.

У ног вдруг раздался звук. Она отошла от кресла, стараясь рассмотреть, что бы это могло быть. На полу лежало то, о что она споткнулась, — свернутый турецкий ковер, который, она знала, был у Жиля в кабинете. В него был завернут человек по плечи, словно он боролся и пытался высвободиться. Руки его были связаны у груди, а во рту торчал кляп. Волосы были выпачканы кровью, а один глаз посинел и распух, закрывшись. Другим, открытым, он смотрел на нее, словно никогда не видел женщины и уже потерял надежду когда-либо снова ее увидеть. Он так же, как и она, был обнажен.

Это был Рован.

Она тут же задула свечу. Она не хотела, просто так получилось, инстинктивно, ведь она в таком виде выставила себя напоказ перед человеком, который все-таки был для нее чужим.

И тут же пожалела. Ведь ее одежда лежала где-то в комнате, на кровати или на стуле, а без света она только зря потеряет время. А ей нужно торопиться, ведь неизвестно, сколько времени Рован лежал связанным на бетонном полу, без одежды.

— Простите, — сказала она в темноту, — я сейчас, через минуту.

Ответа не последовало. Она поплелась к кровати, где отделила простыню от покрывала и обкрутила одной из них себя, словно тогой, перекинув один край через плечо.

Затем, вернувшись к столику, она снова зажгла фитиль и поднесла его к свечам в напольных канделябрах. Проделав все это, склонилась над Рованом. Сначала вынула кляп. Он наблюдал за ней, когда она пыталась развязать руки. Внимательный взгляд скользил по распущенным волосам, по обнаженному плечу с мягким отблеском от свечи, по ее лицу.

До сего момента он горько и беззвучно проклинал судьбу, башню, больную голову и собственную глупость. Теперь ему стало значительно лучше, и он подумал о возможной компенсации… Мысль о форме, которую она может принять, была достаточна, чтобы затаить дыхание и пассивно лежать. Во рту было сухо от недавнего кляпа.

— У вашего мужа довольно странное чувство юмора, — сказал он.

— Я не думаю, что он намеревался пошутить. — Кэтрин едва смотрела на него. Развязывая, она не смогла избежать прикосновений к груди и животу. Его кожа была прохладной, но она-то узнала прошлой ночью, какой жар таится под ней.

Более того, она не могла не смотреть на пограничную линию между темной грудью и светлой нижней частью тела. Оно было разрезано линией волос, треугольником спускавшейся от груди и исчезавшей где-то под ковром. Желание последовать рукой за этой линией туда, под ковер, было так в ней настойчиво, что пришлось сильно прикусить губу, чтобы подавить его.

— Вы знали о его намерениях? Был ли он настолько любезен, чтобы проинформировать вас? — Допрос Рована был не настойчив, словно он интересовался предшествующими событиями всего лишь из вежливости.

— У него навязчивая идея, — коротко ответила она.

Рован изучал ее лицо.

— А, вы думаете, что здесь мы должны воплотить его идею о жеребце и кобыле, а это наша конюшня с запертыми воротами?

Кэтрин сильно покраснела.

— Я не знаю, заперты мы или нет. — Горячая волна окатила ее с головы до ног.

— Да, я слышал, как в главной двери поворачивался ключ, когда они уходили, оставив меня здесь.

Она посмотрела ему в лицо.

— Они?

— Двое рабочих с поля. Раньше я их не встречал.

Она наконец-то развязала последний узел и отбросила веревку, сидя перед ним на корточках.

— И долго вы вот так пролежали?

— Вот так, как вы выразились, я пролежал с полудня, когда меня пригласили в кабинет Жиля. Мы сидели, выпивали и обсуждали мои недостаточные успехи в нашем сотрудничестве. Где-то в середине я отключился. Думаю, что меня перенесли сюда днем, ведь первый раз я просыпался в другой комнате.

Кэтрин вспомнила, как Жиль захлопнул дверь в кабинет. Наверное, Рован был уже там, когда муж привел ее в башню.

— Как вы умудрились упасть и разбить лицо, если вы сидели?

— Нет, дело в том, что… — он остановился, прикрыв глаза ресницами.

— И что было потом?

— Сам виноват, был неосторожен.

— Со связанными руками и кляпом?

Она поняла, что он уклоняется от ответа.

— Тогда у меня еще не был заткнут рот.

— Если вы были в сознании, это должно было случиться здесь, в башне. Жиль, это только его работа…

Его разбитое лицо выражало удовлетворение.

— Я не думаю, что ему понравились мои замечания о его морали, происхождении и обращении с собственной женой. Видите ли, он пришел из этой комнаты, а под мышкой нес одежду, которую я видел на вас последний раз, в кулаке были зажаты шпильки от волос.

Чтобы Жиль ударил связанного человека?! Невероятно!

— Мне кажется, он сходит с ума. Болезнь, возраст.

Рован растирал запястья, восстанавливая циркуляцию крови, дотронулся до распухшего глаза.

— Во всяком случае, сила у него еще есть.

— Не можете же вы утверждать, что то, что он от нас требует и что он с нами сделал, нормально. — Она встала и подошла к кровати, стащила шерстяное покрывало и накинула на плечи. — Что же еще он придумает?

Рован лежал, жадно рассматривая ее ровную гладкую спину, точеную тонкую талию, огруглые, соблазнительные ягодицы. Простыня, которой она была обернута, в точности повторяла все изгибы фигуры. И это было так необычно по сравнению с пышными платьями, что он не мог отвести взгляда. Шлейф, что тянулся за ней по полу, казалось, должен придать ее одеянию нелепый вид, но получилось совсем наоборот: сейчас она была похожа на необыкновенно женственную античную королеву.

Всегда, даже в последние минуты своей жизни, окруженный внуками, он будет помнить тот миг, когда Кэтрин Каслрай вышла из-за кресла со свечой в руке. И даже множество бесстыдно-голеньких небесных ангелов никогда не смогут возместить ему уход из мира, где существовала такая красота.

В голове его вертелось одно предложение, однако не продиктованное обыкновенным желанием. Он все взвесил, обдумал и… отказался от него.

— Можно, конечно, помочь вашему мужу придти в себя.

Она медленно обернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. Вся запылав от гнева, сказала:

— Вы имеете в виду… после всего примириться с его желаниями?

— Это было бы так ужасно? — Затаив дыхание, он ждал ее ответа.

На бледном от возмущения лице ее глаза казались огромными и темными. Она подняла руки, покрывало соскользнуло с плеч и упало на пол рядом с Рованом. Улыбка восхищения пробежала по его лицу.

— Я вижу, вам эта идея не подходит.

Кэтрин обернулась.

— Мне пойти на это из-за страха? Пожертвовать всем, во что я верю, но ради чего?

— Но ведь башня — настоящая тюрьма. Я поразился ее возможностями еще при первом знакомстве. Мы можем пробыть здесь очень долго.