Римо следил, как он идет к выходу, оставляя за собой терпкий запах тела, давно привыкшего к мясной пище. Вся манера уважаемого шефа КЮРЕ оставляла ощущение разжеванной дольки кислого лимона.

Однако доктор Харолд В. Смит не знал, в каком тягостном раздумье оставил он Римо. Англосакс до мозга костей, Смит не в состоянии был понять, что могут значить его слова для Мастера Синанджу — тысячелетнего дома, занимавшегося на протяжении всей истории человечества подготовкой наемных убийц.

Предчувствие беды появилось у Римо в тот самый момент, когда он увидел на лице Чиуна довольную улыбку — щербатый полумесяц, вписанный в овал из пожелтевшего пергамента, с клочками седой бороды и остатками волос, напоминавших серебряную обертку от конфеты. Чиун стоял в приличествующей положению величественной позе, и старинное пурпурное с золотом кимоно выглядело на его сухонькой фигурке по меньшей мере императорской мантией.

— Наконец-то Мастеру Синанджу нашли достойное применение. — Восемь прожитых десятилетий сделали голос Чиуна надтреснутым и скрипучим, словно сухой стручок. — Столько лет мы унижались до борьбы с разбойниками, ворами и разного рода презренными нечестивцами вашей невозможной страны — но наконец в приливе мудрости голос разума проник в сердце императора Смита!

— Нет, ради всего святого! — валясь на диван, простонал Римо. — Чиун, не говори больше ничего.

Но он уже узрел громоздившиеся в комнате Чиуна лакированные дорожные сундуки с замками, залитыми воском — чтобы кто-нибудь не попытался вскрыть их без ведома хозяина.

— Прежде всего голос разума заставил императора на сей раз поставить во главе дела настоящего Мастера, — продолжал Чиун.

— Уж не тебя ли, папочка? — язвительно вопросил Римо.

— Не дерзи, — поморщился Чиун. — Кроме того, войдя, ты забыл поклониться.

— Да ладно, кончай. Ну и что он сказал?

— При виде той гнусной, позорной сцены, что ты устроил внизу, император несказанно удивился: как ты, впитывая мудрость Синанджу столько лет, можешь при этом оставаться совершеннейшим недоумком?

— А ты что?

— А я ответил, что и так сотворил чудеса — учитывая, что мне пришлось иметь дело с толстым белым лентяем.

— А он что?

— Он ответил, что от всего сердца сочувствует доброте и мудрости учителя, который все эти годы терпит нерадивость того, кто не умеет до сих пор управлять дыханием и кровообращением.

— Ну, этого он не говорил.

— Твое дыхание расстроилось настолько, что даже белый пожиратель мяса смог услышать это! — вознегодовал Чиун.

— С этим я давно справился, а что касается Смитти, про дыхание он знает только одно: когда оно совсем прекращается — это плохо. В остальном он понимает в этом примерно же столько, сколько ты, Чиун, — в компьютерах.

— Я, например, знаю, что компьютеры следует включать в розетки, — заявил Чиун. — Я знаю об этом от неблагодарного олуха, порочащего великий Дом Синанджу, который подобрал его в грязи и путем тщания и всемерных ограничений, при помощи великого знания превратил этот кусок мертвечины хотя бы в отдаленное подобие того, чем предназначено было ему стать свыше!

— Слушай, папочка, — обратился Римо к человеку, который действительно лепил и переделывал его — хотя нередко весьма занудными способами. — Смит понимает в дыхании и всяких таких вещах не больше того, что ты, например, смыслишь в демократии — вот так!

— О, я знаю, что вы постоянно лжете самим себе, что выбираете достойнейших среди равных — хотя в действительности, как и повсюду, вами правят императоры.

— Ну так что сказал Смит?

— Что твое дыхание позорит Дом Синанджу.

— Дословно — что именно?

— Он услышал шум, выглянул на улицу и сказал — «какой позор!»

— Это потому, что за мной увязалась полиция. А он не хотел лишней огласки. И имел в виду вовсе не мое дыхание.

— Не прикидывайся дураком, — возразил Чиун. — Ты вывалился из этого средства передвижения, пыхтя, как раненый бегемот — как будто ноздри твои тебе вовсе не повиновались! Смит все видел — и ты всерьез думаешь, что не это вызвало его праведный гнев, а эти ваши полицейские — которые не могут причинить вреда никому, в особенности тем, кто дает им деньги!

— Ну хорошо, хорошо. Мое дыхание ему не понравилось. Что дальше?

— Дальше ты поехал наверх.

— А куда же еще?

— Хотя внизу тебе было бы самое место, — радостно захихикал Чиун.

Отсмеявшись, он поведал наконец Римо переданные ему Смитом инструкции.

Он и Римо должны проникнуть в президентский дворец.

— Белый дом, — поправил Римо.

— Верно, — кивнул Чиун. — Император Смит хочет, чтобы мы показали тому, другому, который тоже считает себя императором, в чьих руках подлинная власть. И что тот, кому служит карающий меч Синанджу, останется властелином навсегда — император может быть только один, кто бы там не называл себя этим титулом. Вот чего хочет от нас император Смит.

— Н-не понял, — Римо замотал головой.

— Ты слышал о «зелени леса»? Очень старый прием, но я позволил мистеру Смиту думать, будто его открыл он — хотя нам он известен с незапамятных времен. Все очень просто.

— Что за «зелень леса»? — удивился Римо. — В первый раз слышу.

— Когда ты смотришь на лес с некоторого расстояния, то видишь зелень. Значит, лес — это зелень: ведь ты видишь именно так. Но потом, когда ты приблизился, то начал различать листья, из которых состоит зелень, и сказал: значит, лес — это листва. Но когда ты подойдешь еще ближе, то увидишь, что листья — всего лишь крошечные существа, которым дают жизнь деревья, и, стало быть, деревья и есть настоящий лес.

Так и власть в стране зачастую принадлежит не тому, кого люди считают императором — но мудрейшему, отдавшему свое сердце знанию Дома Синанджу. И долг мастера, состоящего в услужении истинного императора — показать самозванцу, в чьих руках настоящая власть, дать ему понять, что лист — всего лишь часть огромного дерева. Простой способ. И известный нам с давних времен.

«Нам» — то есть дому Синанджу, Мастерам, поступавшим на службу к царям, императорам и фараонам всех эпох с одной-единственной целью — прокормить нищую деревеньку на берегу Корейского залива. Много лег назад Чиун, последний из Мастеров, начал тренировать Римо, благодаря чему благосостояние деревни Синанджу ежегодно увеличивалось.

— А нам-то что нужно делать? — Римо попытался вернуть Чиуна к реальности.

— Вселить страх в сердце президента! Поведать ему о его бессилии. Заставить его на коленях молить о милосердии императора Смита. Наконец-то Мастеру дано достойное поручение!

— Ты, видно, что-нибудь не так понял, папочка, — заметил Римо. — Не думаю, чтобы Смит действительно пожелал проделывать с президентом все эти штуки.

— Возможно, — продолжал Чиун, — нам придется ночью выкрасть президента, отнести его к яме с гиенами и держать над ней до тех пор, пока он не поклянется в вечной преданности императору Смиту.

— Вот уж этого, я уверен, Смит тебе точно не говорил. Пойми, он служит нашей стране — а вовсе не правит ею.

— Так говорят все — но в действительности все хотят царствовать. Или, вместо гиен, можно изуродовать лучшего президентского военачальника — кто в Америке самый знаменитый генерал, Римо?

— У нас больше нет знаменитых генералов, папочка. Самые знаменитые в Америке люди — просто бухгалтеры, которые знают, как тратить деньги.

— А самый неустрашимый боец?

— Таких тоже нет.

— Ну, не важно. В вашей стране всем заправляют любители — пора показать Америке, чем владеют настоящие ассасины.

— Папочка, я уверен, Смитти очень не понравится, если с президентом случится хоть что-нибудь, — сказал Римо.

— Замолчи. Я поставлен во главе дела. Я перестал быть старым бедным учителем. А может, нам в назидание отрезать президенту оба уха?

— Давай я попробую объяснить тебе, папочка. Надеюсь, ты все поймешь.

Хотя на самом деле надежды у него было мало.

По мнению старого приятеля президента, рубахи-парня из Джорджии, Белый дом охраняли как «какую-нибудь миллиардершу с золотыми зубами и наскипидаренной задницей».