Щас я прям зарыдаю от умиления.

– Могли бы не затрудняться, Степан… Э… Не знаю, простите, как вас по батюшке.

Лицо Корхового чуть вытянулось.

– Я, конечно, могу и руку вам пожать, и обняться с вами даже, но это ведь ровным счетом ничего не изменит, - продолжал Бабцев. - Вы по-прежнему будете, вероятно, ненавидеть горбоносых инородцев и лелеять какую-нибудь очередную бронетанковую русскую идею. Вы по-прежнему останетесь в плену своих убеждений и заблуждений. Так чего ради нам разыгрывать эту комедию?

Теперь лица вытянулись уже и у хоровода. А у Корхового вздулись и опали желваки. Лицо его утратило всякий намек на смущение.

– Я, собственно, - сказал он, - не за свои убеждения прошу прощения у вас, Валентин… э-э… тем более что вы о них ни черта не знаете… а исключительно за то, что вел себя по отношению к вам как пьяный хам.

– Рад, что вы хотя бы это поняли, - ответил Бабцев и светски улыбнулся. - Но некоторые убеждения стоят того, чтобы за них просить прощения.

Корховой кинул короткий беспомощный взгляд на девицу. Потом, видно, сообразил, что все еще стоит с протянутой в сторону Бабцева рукой, будто милостыню просит. Он резко спрятал обе руки за спину.

– Глядя на вас, - отчеканил он, - в этом очень легко убедиться.

– Вот и поговорили, - подытожил Бабцев. “Он бы меня сейчас не то что опять ударил, - подумал он, - он бы меня убил. Вот такие простые добрые парни от души давили венгров и чехов гусеницами своих танков. А потом с легким сердцем говорили: ну, не дуйтесь, не дуйтесь, дело житейское, мы ж от чистого сердца…”

– Я только в толк взять не могу, - даже с каким-то искренним недоумением, совсем не ерничая, сказал бычок. - Вы же за демократию. Демократы же… ну… в перестройку-то, я помню, чуть не на каждом углу повторяли знаменитую фразу Дидро: я не разделяю ваших убеждений, но я жизнь положу за то, чтобы вы могли их свободно высказывать…

– Это Вольтер, - Бабцев ослепительно улыбнулся.

Корхового словно огрели кнутом. Лицо его судорожно дернулось, он рывком повернулся и грубо разорвал живое оцепление из якобы дружелюбных рук.

Фрагменты лопнувшего хоровода несколько мгновений догнивали порознь в неловком молчании. Потом дева глянула в лицо Бабцеву так презрительно, будто это не он победил.

– Валентин, а вы Вольтера сами слышали? - звонко спросила она.

Ну и поездка будет, с внутренним содроганием думал Бабцев. Неприятные люди какие подобрались, один к одному, будто нарочно. Хорошо хоть статья успела выйти. Там, куда мы летим, ее уже наверняка отследили. Вы еще с этим столкнетесь, господа, и вас немало удивит: вам только официальная информация, а со мной - будто приехал проверяющий от Политбюро.

А те трое и в самолете продолжали болтать о былом величии или о чем-то подобном. Непонятно, кто этот разговор завел, но без разницы; летим на секретный объект - и разговор соответствующий. Фомичев вещал:

– Баксы баксами, а для разведслужб идеологии не менее важны, чем баксы. Самые лучшие люди всегда идеалисты, а идеалисты склонны работать не за баксы, а за идею. Вспомните: сколько замечательного народа горбатилось за так, за красивые глаза на Советский Союз, пока жива была коммунистическая идея. Разумеется, жива не для всех, идеи не водка, всем сразу угодить не могут - но для многих. И эти многие по своим человеческим качествам дали бы нам, пардон, сто очков вперед. Я уж не говорю про их специальные дарования. Хоть ядерный шпионаж вспомните - там же были талант на таланте. Фукс, кембриджцы… СССР воспринимался как позитивный социальный эксперимент и открыватель принципиально иного пути в будущее. И как раз в ту пору у СССР оказалась лучшая разведка в мире. А вот когда вера в коммунизм скисла и все стали благоговейно поглядывать на демократию - у КГБ поперли провал за провалом. Будущего люди хотят, будущего! Не столько настоящего, сколько будущего! По возможности - светлого… Несмотря на все повышенные оклады, на все привилегии, народ потек на Запад. От Гордиевского до Калугина… Нет, ребята, когда люди чувствуют очарование предложенным твоей страной вариантом будущего - это для твоей разведки такой питательный бульон, с которым никакие доллары не сравнятся!

– Но тогда, - проговорил Корховой раздумчиво и веско, будто Америку открывал, - тогда сейчас у китайцев должна быть очень успешная разведка.

– Вот! - с невыносимой назидательностью подхватил Фомичев и даже палец указательный вздыбил вверх. - Вот! А я что говорю!

– Как вы не понимаете, - не выдержал Бабцев, - что реальный вариант будущего - один. Один! И все чаяния могут быть связаны только с ним. И его разведка всегда будет переигрывать любые иные - в частности, именно поэтому. Хотя, между прочим, и столь презираемых вами долларов у него, у этого единственного варианта, почему-то более всего. Потому что за ним - реальное будущее, а за всеми вашими “измами” - пустота, они всего лишь более или менее короткоживущие иллюзии.

Фомичев счел за лучшее поддержать его тон. Будто ничего и впрямь не произошло. Будто и впрямь они добрые коллеги, занятые одним и тем же делом, и вот - увлеченно спорят, как оно и водится среди умных дружелюбных сподвижников. Спорим, мол, а тронь любого из нас посторонний - друг за друга вражине пасть порвем.

– Ох, Валентин, - сказал он, - иллюзия правильности куда как часто бывает очаровательнее самой правильности. Действует-то на людей, чувства-то у них вызывает не правильность, а очарование… - помолчал. - Конечно, когда правильность и иллюзия правильности совпадают - это вообще счастье. Тут вообще можно горы свернуть. Но это бывает так редко…

– Да отчего же редко! - против воли взятый за живое, запальчиво воскликнул Бабцев. - Отчего же редко! Вот все верно вы говорите, Леонид. Так сделайте же последний шаг! И все для вас станет кристально понятно, никаких неясностей и двусмысленностей… История доказала, что в будущее есть лишь один путь. Лишь один. И именно поэтому он побеждает все остальные. Не злыми кознями, не насилием, не подкупом и шантажом… Естественным образом побеждает. Именно поэтому все, кто пытался измыслить что-то иное, очень быстро оставались у разбитого корыта. Никто же им не мешал опробовать свой путь. Но эти пути раз за разом обваливались сами, сами оказывались тупиками! И китайская иллюзия обвалится вскоре, поверьте мне…

– Ну да, - проворчал Фомичев. - Четыре тыщи лет обваливается - все никак не обвалится…

А девица, упорно сидевшая к Бабцеву спиной, наконец повернулась. Глаза у нее гневно горели, как у рассерженной кошки; только что не шипела. Бабцев непроизвольно отшатнулся - показалось, сейчас полоснет когтями.

– Разумеется, никто не мешал! - звонко отчеканила она. И с беспредельной иронией процитировала уже подзабывшееся, возникшее, кажется, еще когда Югославию лупасили, а в год вторжения в Ирак буквально навязшее на зубах: - Вам еще не нравится демократия? Тогда мы летим к вам!

– Ох, все, ребята, - проворчал Корховой. Даже он зачем-то решил притворяться, что все они опять вместе. - Брэк. Вон уже надпись зажгли - пристегнуть ремни… Летим.

Раскосая красотка порывисто обернулась к нему и с какой-то вызывающей, демонстративной преданностью одним стремительным всплеском рук, точно взмахнувший парой щупалец спрут, обняла его предплечье, мощное, как нога Бабцева. Даже прижалась. Переспать они со дня пьянки успели, что ли? И громко, озорно продекламировала:

– Летит, летит ракета!

– Вокруг земного света! - развеселым хором подхватили Фомичев и Корховой без запинки. - А в ней сидит Гагарин! Простой советский парень!

Бабцев молча отвернулся.