- Она и так - еле жива, старушка, - добавил он, опять наваливаясь на меня.

И я поверила - если мама узнает об... этом, она умрет, точно.

Кошмар продолжался всю ночь. Я уже и кричать не могла. Только плакала и просила дядю Гришу отпустить меня. Ради Бога! Я никогда никому не пожалуюсь, никогда, клянусь мамой, я умоляю...

...Он квохтал, будто курица, которая снесла яйцо.

А потом внезапно выпустил меня, отвалился и захрапел, разинув рот. Я лежала ни жива ни мертва. За окном уже начало светать. Он все храпел, и я сползла с кровати на пол и, пошатываясь, на цыпочках пошла к двери. В нашей с Вовкой комнате была задвижка, можно еще загородить дверь шкафом...

В коридоре я упала, Филя громко залаял в ванной.

Дядя Гриша настиг меня, схватил и, сопя, понес в комнату мамы. И все началось опять.

По-моему, я была без сознания, когда он утром ушел. Во всяком случае, я этого не заметила. Помню, как потом встала, как, голая, брела, держась за стенку, в ванную, откуда, радостно визжа, вырвался Филимон. Помню, как долго мылась холодной водой.

А потом быстро оделась и взяла Филю на поводок. Надо было бежать отсюда. Как можно скорей! Сию секунду! Куда - решу потом, к бабушке, к соседям, просто - на улицу. Только скорее!

Не тут-то было. Он запер меня снаружи на ключ! Он может вернуться в любой момент, и тогда... Он - маньяк, садист, это ясно. Захочет - убьет. Хотя смерти я теперь не боялась, гораздо больше я боялась того, что он делал со мной ночью. Я трясла дверь и ревела. Дверь была железной, дядя Гриша сам поставил ее прошлым летом и очень этим гордился, мол, на свои ставил - и материал купил, и работа - его. "А так бы с тебя, знаешь, сколько содрали?"

Я вернулась на кухню и достала из буфета нож, которым режут хлеб. Он был большой и довольно острый. До сих пор не могу простить себе, что не вспомнила об этом ноже раньше, когда скотина захрапела ночью... Только полоснуть ему пониже кадыка... Всего один раз. Сколько раз потом я представляла себе это! Видела. Чувствовала, как нож с хрустом входит в ненавистное горло!

А тогда, стоя в кухне, я поняла: нет... нож меня не спасет. Маньяки обладают нечеловеческой силой, он вырвет у меня этот нож в одну секунду...

Выход был только один - окно. С третьего этажа можно как-нибудь спуститься. Например, слезть по водосточной трубе - она рядом с нашей лоджией. А можно перебраться на соседскую лоджию, у них не застеклено.

Я вышла на лоджию. На улице падал снег. Я стала открывать окно, это было трудно - осенью мы с мамой его заклеили, чтобы в комнату не дуло. И тут я услышала, что дверь на лестницу открывается. Он вернулся!

Я громко крикнула, что, если он ко мне подойдет, я выброшусь в окно. Он пошел.

Что было дальше - не знаю. Это называется амнезия. Прыгнув с третьего этажа, сразу потеряла сознание. И как летела, тоже не помню. Помню только, что, когда влезла на узкий подоконник, у меня за спиной тоненько завыл Филимон.

Итог: сейчас, по прошествии пяти лет, я, длинноногая, белокурая красавица, сижу у себя дома в кресле, а то и в инвалидной коляске, потому что у меня поврежден позвоночник и ходить я могу только с костылями или ковылять, хватаясь за стенку и подручные предметы. Красота и длина ног значения, как всякому ясно, совершенно при этом не имеют.

Евгений Васильевич, хирург, сказал, что, если очень повезет, после операции я буду ходить с палочкой.

Дядя Гриша сбежал. Потому что трус, как все подлецы. О том, что он со мной сделал, не знает никто на свете. Но все же он смылся. На всякий случай. Хорошо бы - в Ад.

Когда я стала приходить в себя, со мной о том, что случилось, не разговаривали и ни о чем не спрашивали. Много позже я узнала версию, которую преподнес докторам и соседям дядя Гриша, и ему безоговорочно поверили.

Дело, оказывается, было так: после того, как он, выполняя долг гуманиста, проводил маму в больницу, со мной сделалась истерика. Я кричала на него, бросалась с кулаками, как бешеная кошка, и даже плевалась. Короче, была в невменяемом состоянии. Он пытался меня утихомирить и лаской, и строгостью, но я не слушала, всю ночь орала и билась - припадок, ясно и ежу. Это подтвердили и наши соседи по лестничной площадке. Утром, когда я наконец заснула, дядя Гриша вышел купить продукты и лекарства для меня и мамы. А когда через каких-то сорок минут возвращался назад, услышал, как в комнате открывается окно, а потом мой крик - я, мол, сейчас выброшусь. Он кинулся ко мне успокоить, вбежал в комнату, смотрит: окно лоджии настежь, а меня нет. Выглянул - я лежу внизу, на тротуаре.

Я лежала там без сознания, неподвижная, как сломанная кукла. Это, конечно, не его выражение, я сама себя так вижу.

Врачи "скорой помощи" сказали дяде Грише, что надежды нет никакой - у меня трещина в основании черепа, поврежден позвоночник и еще много чего, но это уже детали, главное - голова, так что я умру не позже чем через сутки. А то и прямо сейчас. И это, в общем, для меня лучший выход, потому что если я останусь жива, то буду парализованной идиоткой до конца дней. Тормозом, как Димка говорит.

Дядя Гриша бережно проводил меня до приемного покоя Института скорой помощи. Там его успокоили: положение мое абсолютно безнадежно. Он съездил к маме, но ничего ей не сказал, она и сама была еще в плохом состоянии. Но все же в лучшем, чем я. Дядя Гриша был уверен, что к ночи меня уже не станет и концы в воду. Но, когда вечером он позвонил в справочное, его разочаровали, сказали, что я пока жива. И - вот ужас-то! - появилась надежда... И вот тут, как нарочно, вы только подумайте! - еще одно несчастье: срочная телеграмма из деревни под Вологдой. Его родная мать при смерти, так что он должен немедленно выезжать. Он и выехал, потому что мать есть мать, это святое. Так он сказал нашим соседям (тем гадам, что всю ночь слушали мои крики и не вздумали прийти на помощь!). Сказал и уехал. Очень, говорят, спешил, однако вещички свои забрал все до одной, даже прихватил писающего мальчика, содрав его с двери в туалет. Только железную дверь не захватил, вот досада! Видно, не смог упереть. Он уехал, а уж соседи потом искали дедушку и бабушку, те ходили ко мне в Институт и в больницу к маме - постепенно ее готовили. А когда она стала поправляться, рассказали о том, как я в невменяемом состоянии выпала из окна.

О дяде Грише никто с тех пор ничего не слышал. Мама о нем не говорит. Видно, считает, что он оказался непорядочным человеком - конечно, старуха-мать - это, действительно, святое, но даже не поинтересоваться, как там ребенок, который выпал из окна по его, можно сказать, недосмотру?!. "По недосмотру"... Знала бы она...

Я, как мне с изумлением доложили врачи, выжила чудом, вопреки природе, науке и здравому смыслу. Еще большим чудом не стала полной идиоткой. Мне сделали несколько операций и спасли от смерти, и не исключено - от слабоумия. Короче, я легко отделалась (родилась в рубашке), просто толком ходить не могу. Спасибо дяде Грише за мое счастливое детство, отрочество и юность. А также за всю оставшуюся жизнь.

Все эти ужасы угробили нашу бабушку. Второй инсульт убил ее, когда я еще лежала в Институте скорой помощи. Дед переехал к нам с мамой, мы стали жить втроем. А Вовка, когда вернулся из армии, поселился отдельно на Гороховой и был, похоже, очень этому рад.

Впрочем, говорить про него "рад" не совсем правильно, а точнее, совсем неправильно. Он, как и мама, и дед, долго не мог очухаться от того, что случилось со мной, для них это - настоящее горе. Все они, любящие меня, стали несчастными.

А вот я - не стала. Можете не верить, но я себя несчастной не чувствую. Понимаю, что должна чувствовать, а вот не чувствую. Видно, для меня всю жизнь было главным, чтобы меня любили и восхищались мной.

А у нас в семье я теперь какой-то предмет для поклонения, идол, священная корова. Иногда мне начинает казаться, что любить-то они меня, конечно, любят. И жалеют. Абсолютно искренне. А вот постоянные похвалы: какая я, дескать, вся из себя стойкая, мужественная и кроткая - это наверняка ради моральной поддержки. Чтобы я, калека несчастная, не теряла самоуважения. Да знали бы они, сколько раз я мечтала о том, как убью дядю Гришу. К сожалению, не сама, а найму киллера и его уничтожат. Гниду проклятую, из-за которой искалечена жизнь всей нашей семьи. В детстве я придумывала для него всякие казни. Например, чтобы он в своей деревне утонул в уличном сортире - захлебнулся дерьмом. Или чтобы его укусила змея, он знал, что укус смертельный, но был один где-нибудь в лесу или в поле и понимал: доползти до ближайшей больницы ни за что не успеет. А то представляла себе, как наемный убийца сначала сообщает ему, за что и как будет сейчас его убивать, а потом не спеша приводит приговор в исполнение.