III

Пятница, 29-е июля.

...Зачем вы задаете мне столько вопросов и подбиваете меня писать об этих людях, отвлекая от главного моего дела? Но если вам и в самом деле интересно все знать, я расскажу, что произошло в среду.

Утро выдалось чудесное. Дэн, к моему удивлению, объявился, хотя мне следовало бы знать, что раз он обещал, то свое слово сдержит. Джон Форд вышел, чтобы пожать ему руку, потом, вспомнив, зачем тот пришел, громко вздохнул, ничего не сказал и вернулся в дом. Пейшнс не показывалась, и мы вдвоем спустились к отмели.

- Послушайте, Джордж, не нравится мне этот Пирс, - признался по дороге Дэн. - Очень глупо, что я согласился поехать, теперь поздно отказываться, но зачем ему это? Не такой он человек, чтобы делать что-либо без умысла, уверяю вас.

Я заметил, что скоро все должно выясниться.

- Не очень я в этом уверен - подозрительный он тип; каждый раз, когда я вижу его, мне вспоминаются пираты.

Тендер стоял в бухте, словно никогда оттуда и не выходил. Зэхери Пирс тоже был на месте - сидел на борту своего ялика.

- Бриз в пять узлов, - сказал он. - Доставлю вас к месту часа через два.

О Пейшнс он ничего не спросил, а посадил нас в свою "скорлупу" и стал грести к тендеру. Нас встретил загорелый человек по имени Прол, со впалыми щеками, острой торчащей бородкой и чисто выбритой верхней губой - словом, заправский моряк.

На тендере царила образцовая чистота: предназначенный служить тральщиком в Бриксеме, он сохранил свой номер - ДX113. Мы нырнули в каюту, просторную, но темную, где стояли две койки и маленький столик, на котором теснились пузатые бутылки; еще там стояли ящики и вешалки для платья. Прол, приведший нас сюда, казалось, был преисполнен гордости своим паровым подъемником для парусов. Прошло несколько минут, прежде чем мы снова вышли на палубу; там, в ялике, пришвартованном к судну, сидела Пейшнс.

- Если бы я знал, - пробормотал, краснея, Дэн, - я бы ни за что не поехал.

Она перехитрила нас, и тут уж ничего нельзя было поделать.

Прогулка получилась очень приятная. С юго-востока дул легкий бриз, солнце пригревало, воздух был чист и прозрачен. Вскоре Пейшнс запела:

Умер Колумб и спит в могиле,

О! Хэй-хоу! и спит в могиле;

Над головой его яблоню посадили

О! Хэй-хоу! яблоню посадили...

Яблоки зреют - вот упадут,

О! Хэй-хоу! вот упадут;

Но люди не дремлют, за ними придут,

О! Хэй-хоу! за ними придут.

Яблоки сняты, лежат на скамье,

О! Хэй-хоу! лежат на скамье;

Хотите знать дальше, пойте сами себе,

О! Хэй-хоу! пойте сами себе.

Ветер уносил звуки ее высокого голоса, неровные, вибрирующие, словно песня жаворонка, затерянного в небе. Пирс подошел к ней и что-то шепнул на ухо. На лице ее я уловил испуганное выражение, как у пойманного зверька; она как-то сразу замкнулась в себе и, рассмеявшись, откинула назад волосы. Больше она не пела, а сидела, сгорбившись, подперев подбородок руками, и солнце освещало одну ее щеку, круглую, бархатную, яркую, как персик...

Мы миновали Дартмут и спустя полчаса вошли в небольшую бухту, окруженную лесом. На невысоком, красноватом утесе среди сосен стоял дом. У подножия утеса выступала часть разрушенного мола. Мы причалили и пришвартовались к нему. Сверху спустился старик, похожий на рыбу, и встал на место хозяина. Пирс повел нас к дому, Пейшнс последовала за ним, вдруг ужасно оробев.

У дома была темная, низко нависающая крыша из тростника, который рос в окрестных болотах; более ничего примечательного в нем я не заметил. Он казался не новым и не старым, не красивым и не таким уж уродливым, не опрятным и не очень запущенным; всеми своими окнами он смотрел на море, презрительно повернувшись спиной к суше.

На веранде, рядом с огромнейшей подзорной трубой, сидел дряхлый старик в панаме, опершись на трость из ротанга. Белые, как лунь, борода и усы и почти черные брови делали взгляд его маленьких, беспокойных темно-серых глаз странным и проницательным; красные щеки и шею покрывала целая сетка мелких морщин. Он сидел совершенно прямо на ярком солнце, лишь чуть прищурившись.

- Отец! - сказал Зэхери. - Это Пейшнс Войси. Старик перевел взгляд на нее и пробормотал:

- Милости просим, мэм, - и больше внимания на нее не обращал.

Видно, Пейшнс это обидело, и вскоре она ускользнула с веранды и отправилась бродить среди сосен. Какая-то старушка принесла тарелки и несколько бутылок, расставила их на столе; мы расселись вокруг старого капитана Пирса, не проронив ни слова, будто завороженные.

Перед завтраком между Зэхери Пирсом и Дэном произошла небольшая стычка: кому из них звать Пейшнс? В конце концов пошли оба и вернулись без нее. Никакого завтрака ей не нужно, она останется там, под соснами.

За завтраком мы ели отбивные, диких голубей, грибы и тутовое варенье, пили восхитительную мадеру из простых стаканов. Я спросил старика, где он раздобыл ее? Он подозрительно поглядел на меня и, чуть наклонив голову, ответил:

- Она обошлась мне по два шиллинга бутылка, здесь ни у кого больше такой нет. В начале тридцатых... по два шиллинга бутылка... сейчас вина такого не сыщешь, да и людей таких тоже, - прибавил он, взглянув на Зэхери.

Зэхери улыбнулся и сказал:

- Никогда, отец, не доводилось вам совершать таких серьезных дел, к каким готовлюсь я сейчас!

В глазах старика мелькнуло презрение.

- Стало быть, в дальнее плавание собрался, Зэк, на своей "Волшебнице"?

- Да, - ответил Зэхери.

- И куда же ты думаешь идти на этой старой галоше?

- В Марокко.

- Фью! - присвистнул старик. - Там ничего нет; я знаю тот берег, как свои пять пальцев. - И он вытянул вперед свою жилистую, волосатую руку. Вдруг Зэхери словно прорвало:

- Под Могадором, там есть человек один... мой друг... уже два года. Концессии, контрабанда, порох... корсары, междоусобицы, деньги... вожди, пулеметы, султан... оружие... восстание... золото... - Он подробно изложил нам отчаянно дерзкий план, как с помощью торговых махинаций управлять колесом политической жизни.

- Тебе не дадут туда даже добраться, - заметил старый Пирс.

- Не дадут? - вскинулся Зэхери. - Ну да, еще как дадут, только бы уехать. Когда произойдет смена власти, я стану там богатым человеком.