Пока ты проходил мимо, воротя нос, Сплетница С Крысиными Косицами все продолжала что-то шептать, хихикая в ладошку, а губки Красотки Второгодницы воспалились и пересохли, как если бы только что на морозе она до одури целовалась с тобой, Телелюев, или будто мать ее, очень  п р о с т а я  женщина, грубо провела рукавом своего простого бумазейного халата по дочкиным губам, стирая помаду, которую та неизвестно где достала, чтобы снова привлечь твое рассеянное внимание и былую любовь.

Милый друг! Если ты не очень хорошо помнишь «Опасные связи» Шодерло де Лакло — книгу, которой мы все упивались в далекие дни молодости, то я позволю себе напомнить оттуда один из уроков многоопытного соблазнителя Сесили де Воланж — кажется, именно так звали досточтимую прелестницу, чьи высокие понятия о девичьей чести ничем не уступали ее юному очарованью. Так вот, дорогой месье, главный тезис этого урока сводился к следующему. Если вы хотите совратить неопытную девушку, начинайте с подрыва ее уважения к матери. Скомпрометируйте авторитет матери — и тогда можете считать, что полдела сделано. Из этого, месье, со всей неизбежностью следует, что если бы мадмуазель Спле де Кры Ко вкупе с мадмуазель де Кра удалось разрушить или даже просто осквернить тот храм, в котором вы, месье Те ле Люй, молились ежедневно утром, днем и вечером, если бы им удалось, хотя бы на миг, пошатнуть вашу веру — тогда, месье, как о том — увы! — свидетельствует многовековой печальный опыт, никто бы не смог поручиться за то, что вы вновь не броситесь в жаркие и как бы уже распахнутые объятья мадмуазель де Кра. Во всяком случае, я бы не дал тогда за вашу любовь к Индире, сэр, и ломаного пенса. Для любого опытного соблазнителя, мой любезный синьор, эффективность этого классического способа столь же очевидна, как и для любой опытной соблазнительницы ясна должна быть причина того, почему соблазнение месье Вахлака де Сандаль сопровождалось смертельной ссорой с его почтенными родителями, из-за чего и пришлось разделить их фамильный замок простой фанерной перегородкой на две неравные части.

Именно к такому роду интриги, дорогой Те ле Люй, и решила прибегнуть на большой перемене мадмуазель де Кра, вряд ли читавшая, впрочем, «Опасные связи» на языке подлинника или даже в переводе на русский язык и дошедшая до всего своим умом по наущению мадмуазель Спле де Кры Ко. По совету последней, а возможно и в соавторстве с нею, она написала и отправила Вам, то есть тебе, мой друг Телелюев, через третье, разумеется, лицо анонимное послание, выполненное, как это принято для эпистол подобного рода, печатными буквами, что, однако, не помешало тебе, юный исследователь, вполне однозначно установить его авторство. Ибо глупость, особенно в таких случаях достойная всяческой похвалы, обязательно выдает себя. В данном случае она разоблачила себя изначально — уже в тот самый миг, я имею в виду, когда, увидев тебя, идущего по школьному коридору, обе мадемуазели принялись хихикать и шушукаться. Они стояли у окна, за которым виднелся школьный двор, волейбольная площадка, в далеком прошлом фасад, а на твоей памяти уже тыл вашего надстроенного до трех этажей жилого дома пушкинской поры. И когда на той же перемене ты получил это куртуазное письмо с классическими, в духе уже упомянутого художественного произведения, обвинениями в адрес Индиры и тут же принялся читать его, примостившись возле гипсового бюста Сократа, то достаточно было чуть приподнять глаза, чтобы встретиться взглядом со сверкающими азартом глазенками мадмуазель Спле де Кры Ко и разгадать всю затеянную с тобой нехитрую игру. Под ручку с мадемуазель де Кра они обходили теперь по вытянутому эллипсу школьный коридор и, наблюдая за тобой, видимо все-таки смущенным и растерянным, торжествовали. Но даже и веди они себя не столь неразумно, ты обо всем догадался бы по многочисленным, типичным для Красотки Второгодницы и столь памятным тебе по ее записке в больницу грамматическим ошибкам. Тут все было до смешного ясно, приятель, и борьба двух второгодниц за гордое сердце месье Те ле Люя, в течение одного лета исписавшего под Бабушкину диктовку восемь ученических тетрадей настоящими, значительно поднявшими его общий культурный уровень текстами, была изначально обречена на провал.

Хотя поначалу ты все-таки растерялся, гениальная идея не замедлила посетить тебя. При этом ты испытал такое же глубокое, светлое волнение, такое же радостное напряжение сил всего организма, какое приходило иногда при успешном решении трудной математической задачи. Разыскав глазами в толпе Индиру, ты направился прямо к ней, размахивая полученным письмом, будто получил радостное известие, которым спешил теперь поделиться. Потом, отойдя в сторонку, на виду у обескураженных мадемуазелей вы вместе читали это послание, громко смеялись — пусть вам было и не очень смешно, однако с тех пор ни одной анонимки ты, Телелюев, слава богу, не получал, а мадемуазели де Кра и Спле де Кры Ко навсегда потеряли охоту к переписке с тобою.

Вы с Индирой часто делали вместе уроки, но особенно запомнились тебе совместные занятия черчением. То есть в памяти твоей, хочу я сказать, сохранилось, пожалуй, одно лишь черчение, будто никаких других уроков вам и не задавали. Вы чертили в комнате твоей Мамы, потому что это была единственная в квартире комната с  з а п о р о м. Чтобы вам не мешали взрослые, вы закрывались на защелку, и кто бы мог счесть это предосудительным? По вечерам дом был полон гостей. К Маме и Дяде Роме приходило много разных людей, они сидели в столовой, шумели, разговаривали, а вам ведь надо было где-то заниматься. В силу природной своей аккуратности и унаследованных от отца инженерских способностей, Индира прекрасно чертила. Так что в данном случае — в случае черчения, я имею в виду — это она помогала тебе, а не ты ей, чем и обеспечивалась Мамина лояльность, ибо по остальным предметам ты, кажется, был уже впереди, почти наравне с лучшими из лучших — только черчение требовалось немного подтянуть. Вот ты и подтягивал его с помощью Индиры. Из-за крашенной белой масляной краской запертой двери, похожей на школьную, доносился гул застолья, а вы подтягивали черчение — и только бог один ведает, как умудрился ты не остаться из-за этого второстепенного, в общем-то, предмета на второй год. Ведь оставили же Мальчика С Тройной Фамилией из-за какой-то там географии.

За высокой филенчатой дверью текла, следовательно, посторонняя, веселая жизнь, тогда как ты с козлиным упорством пытался овладеть Индирой. Она же с козьим упрямством твердила: нет-нет-нет, что ты, с ума сошел, могут ведь постучать, войти… Словом, запертая дверь никоим образом не выглядела непристойно в глазах взрослых, но воспринималась лишь как естественное желание занимающихся черчением школьников, не отвлекаясь на постороннее, чрезвычайно чисто и качественно начертить заданный учителем чертеж.

На опущенной крышке секретера ослепительно ярко горела настольная лампа, верхний свет, экономии электричества ради, был погашен, испарялась тушь из открытого пузырька, несколько проведенных для отвода глаз линий давно подсохло, образовав разорванный, непонятный, метафизический рисунок — некий геометрический символ герметического искусства, а на диване рядом в таинственной полутьме боролись козел с козлицей, грубый насильник с целомудренной школьницей, распендяй телелюй с соблазнявшей его красавицей.

Твои щеки пылали. Пылали щеки Индиры. Борьба длилась часами, и не было ей конца. Казалось, она одна стала и целью, и содержанием ваших совместных занятий. Предел ей всякий раз клала Индира. Она вдруг резко поднималась с дивана, приводила в порядок свое десу, поправляла платье, устремлялась к трюмо и яростно проводила гребнем по спутавшимся густым волосам, отчего верхняя губа приподнималась, обнажая испорченные, темные зубы и неприятно розовые десны. Выражение ее лица при этом становилось решительным, даже злым, как у приготовившегося к обороне или нападению зверька, так что уже и не понять было, чем вызвано пылание щек и пунцовость губ: любовными ли ласками или досадой на твое телелюйство, на нерешительность твою, нерасторопность и растяпистость. Затем она брала с секретера пузырек с тушью, очень точным, быстрым движением чуть подрагивающей руки наливала маленькую лужицу себе на ладонь, будто толику глицерина, и вытирала, размазывала ее двойным листом, предусмотрительно вырванным из тетради. Все, что требовалось теперь от тебя, это зажечь верхний свет, неслышно отодвинуть защелку, будто дверь и не была заперта, потом отойти в сторону, сесть на стул и углубиться в тщательное дочерчивание чертежа.