В этом смысле, парень, у тебя как будто пока все в порядке. Ты на плаву. Еще десятый класс — и ты уже в открытом море. Только не забывай, что море, мировой океан — это стихия, к которой не очень-то приспособлены городские люди. Мы живем размеренной, относительно безопасной жизнью, а время спешит, торопится, бьет о берег крутой волной, спотыкается о препятствия, дробится на брызги, как рассыпается на отдельные составляющие тот плотный ком, что спрессовало пространство. Стоит приблизиться к нему — и становятся видны отдельные дома и даже отдельные деревья, опушенные молодой зеленью.

Стало быть, весна?

Лето.

Как это? Ведь только зима кончилась.

Весну, парень, мы проскочили. Как бы и не было никакой весны.

Я что-то не понял насчет молодой зелени.

Это неважно, Телелюев. Ты не отвлекайся, греби. Двухвесельная байдарка требует от партнеров полной согласованности движений: взмах — гребок, взмах — гребок. Вон, гляди, как Индира ритмично машет своим.

Какая еще байдарка?

Неужели забыл? По окончании десятого класса твой Отец организовал байдарочный поход по реке Великой и взял тебя с собой. А ты позвал Индиру. Она согласилась, потому что у вас к тому времени все уже было решено. Ваши чувства, хочу я сказать, были крепче, чем степные дубки, и теперь вы плыли вдвоем по направлению к открытому морю, потому что Индирины родители, накопив положительный опыт ваших общений — совместного просмотра кинофильма «Карнавальная ночь» и занятий по черчению, — смело отпустили ее с тобой в дальний путь, на долгие года.

Однако эта ее героическая попытка приобщиться к туризму и уступка тебе, Телелюев, лишь подтвердили известное: Индира не создана для жизни без элементарных коммунальных удобств. Стоило, например, зарядить дождю, как она забиралась в палатку и горько сетовала на то, что так бездарно проходят ее каникулы. Палатки стояли на высоком берегу пустынного озера, вода жемчужно мерцала, с еловых веток капало, далекий лес растворялся в туманной дымке, иссушенная жарким июнем земля жадно впитывала влагу, а Индира рыдала, уткнувшись лицом в надувную подушку, потому что где-то было сейчас тепло, ярко светило солнце, лениво плескалось море, на пестрых раскаленных камушках млели отдыхающие. Там была настоящая счастливая жизнь, тогда как здесь пляжный сезон утекал с каждой каплей дождя. А в солнечные дни она любила часами неподвижно лежать на спине, свободно раскинув руки, потом переворачивалась на живот, отстегивала лямки лифчика, чтобы на спине не осталось полоски, спускала, насколько позволяло приличие, нижнюю часть купальника, являвшую собой равнобедренный треугольник с очень тупым углом в вершине, и остается загадкой, как выдерживало ее слабое здоровье подобную ультрафиолетовую и инфракрасную нагрузку. Это явно противоречило всем современным представлениям медицины, но тем не менее именно в такие вот жаркие дневки, когда вы никуда не плыли, она чувствовала себя превосходно. В такие именно дни она обычно начинала убеждать тебя в том, как вам всегда бывает хорошо вместе, и особенно сейчас, на отдыхе, хотя это и не вполне соответствовало истине. Во всяком случае, хорошо тебе с ней было не всегда, однако ты полагал, что причина того заключается в тебе самом: не умеешь отдыхать. Сам ты любил движение, а во время стоянок одуряющая пустота и мучительное ощущение бессмыслицы овладевали тобой. Из веселого, смешного и смешливого мальчика ты превращался в бирюка и брюзгу.

Зато во время плавания ты чувствовал себя человеком. Река Великая начиналась как маленький обыкновенный ручеек, потом шла вереница озер, за ними — пороги, которые, надо сказать, вы преодолели с честью. В особенно узких, а также малопроходимых местах ты вылезал из байдарки и проводил ее по воде, держась за корму, веля Индире «сушить весла», а если проход между прибрежными кустами оказывался слишком узким, Индира укладывала свое двойное весло на брезентовую деку, вдоль байдарки, придерживала его одной рукой и чуть нагибалась, чтобы ветки не хлестали по лицу.

Ты шел по пояс или по горло в темной торфяной воде, толкал перед собой байдарку с Индирой, а когда дно уходило вдруг из-под ног, начинал работать ногами, по-прежнему держась обеими руками за корму, как учащийся плаванию новичок — за доску.

Один порог оказался особенно трудным. Вода оглушительно бурлила, закручивалась воронками, пенилась вокруг валунов. Ты снова покинул байдарку, и вы так распределили между собой роли: ты постараешься провести байдарку по узкой, извилистой струе быстрой воды, а она будет подгребать или, при необходимости, тормозить, «табанить» веслом, помогая тебе. Опасность заключалась в том, что если байдарку развернет и она застрянет, преградив путь воде, то образуется что-то вроде плотины, и за какие-то секунды ее может запросто переломить пополам о валун, будто сухую ветку о колено, или захлестнуть водой и потопить.

Итак, ты выпрыгнул из байдарки, немного не доплыв до того места, где грохотало, бурлило, кипело и пенилось, мысленно осенил себя крестным знамением, скрепил сердце мужеством, и вы двинулись вперед. На этот раз ты шел по грудь в воде не сзади, а сбоку — тут важно было укоротить плечо рычага, не дать силе течения развернуть верткий челн на девяносто градусов. Камни были скользкие, течение быстрое, ты едва держался на ногах, с трудом удерживая байдарку, а когда вошли в самую зону бурления, ты и вовсе перестал что-либо соображать, только, помнится, стоял враскорячку и орал, стараясь перекричать шум воды:

— Табань! Левым табань!

В это мгновение ты почувствовал сильный удар по голове, искры посыпались из глаз, и где-то в мозгу мелькнуло, что это тот самый соседский мальчик врезал тебе кочергой по башке, рассек до крови, и потом на том месте остался белый шрам, который ты впервые увидел в зеркале, когда перед школой тебя постригли наголо.

Потеряв равновесие или даже сознание, ты шлепнулся в воду и очнулся лишь на середине реки, за перекатом, когда вместе с байдаркой вас отнесло далеко вперед.

— Бог мой, Индира, — сказал ты, отфыркиваясь и потирая ушибленное место, — разве можно размахивать так веслом?

Хорошо то, что хорошо кончается: у тебя даже шишка не вскочила на голове. Вы причалили к берегу, дожидаясь остальных. Те же, кому не удалось столь успешно пройти порог, в течение нескольких дней сушились, чинились и приводили себя в порядок. Индира тем временем загорала, а ты ловил рыбу.

Всякий раз, стоило поплавку начать дергаться, тобой овладевал азарт — почти как при игре в карты с Тунканом, которому ты проиграл в свое время целую коллекцию марок. Охваченный радостным возбуждением, ты ждал, когда поплавок резко уйдет на глубину, тотчас подсекал и, ощутив на конце лески приятное упругое сопротивление, плавно, но стремительно поводил удилищем вбок и вверх. Едва же из воды выскакивали, серебристо трепеща и круто изгибаясь в воздухе, плотва, окунь или подлещик, едва эти сумасшедше бьющиеся, исполненные жажды жизни и немого страдания существа оказывались в лодке у твоих ног, весь азарт куда-то пропадал, и, снимая рыбу с крючка, выдергивая иногда вместе с кровоточащими жабрами стальное жало из судорожно хватающего губительный воздух рта, ты вынужден был решительно заставить себя подавить жалость и протест против собственной жестокости, нарочито ленивым жестом опустить правую руку в воду, чтобы смыть налипшую чешую, кровь и слизь. Затем ты доставал из жестяной банки одного из присыпанных влажной землей дождевых червей и, опять-таки себя преодолевая, старательно насаживал его, извивающегося, на крючок с приставшими следами былой приманки.

Все еще трепетало, возмущалось, боролось и болело в тебе, когда ты подносил ведро с рыбой к пылающему костру, и пока твое рефлектирующее сознание отражало, переживало, осмысливало проблемы жизни и смерти, случайности и необходимости, Индира, ловко разделав рыбу, успевала поставить жарить ее на большой сковородке.

Все рассаживались вокруг костра, обжигаясь, хрустели поджаристыми корочками, осторожно отделяли рыбьи скелеты, бросали их в огонь и нахваливали Индирино кулинарное мастерство.