Каждая из машин имела свои характерные особенности, достоинства и недостатки. Иван Федорович, например, работал обычно на «Латино сине флектионе», Борис Сидорович предпочитал более простую в эксплуатации ШМОТ-2, а Никодим Агрикалчевич проявлял с некоторых пор устойчивый интерес к NB-9115. Под его руководством Николай Орленко вот уже второй месяц выводил это чудо современной техники на программу расчета структур управления.

Дело заключалось в том, что система взаимодействий отдельных подразделений в Институте химии с его многочисленными отделами, лабораториями, темами, направлениями, заказ-нарядами требовала не только существенной модернизации, но и коренной перестройки. Ею-то как раз и готовился заняться теперь вплотную отдел Вигена Германовича Кирикиаса. Ведение самостоятельной темы такого масштаба было просто необходимо для преобразования отдела информации из вспомогательного в основной, научно-исследовательский отдел, что давало, в свою очередь, право его сотрудникам на сокращенный рабочий день, дополнительный отпуск, на получение бесплатного молока по вредности и премиальную систему оплаты труда.

Так что, когда вопрос об изменении статуса отдела встал ребром, Никодиму Агрикалчевичу поневоле пришлось приложить все силы к тому, чтобы наладить машинный поиск оптимальных управленческих структур. Он много в последнее время размышлял о путях грядущих преобразований, и теперь из состояния глубокой задумчивости его вывел хрипловатый голос Орленко:

— Никодим Агрикалчевич, взгляните.

На матовом экране как бы небольшого телевизора зеленовато высветилось:

Контрольный редактор поморщился, медленно провел ладонью по крепкой веснушчатой лысине.

— Слушай, Коля, разве нельзя как-нибудь по-другому? Чтобы по-нашему. Разрабатываем, понимаешь, структуру управления, дело внутреннее, большой государственной важности…

— Так ведь шрифт латинский.

— Ну и что? Ты подумай, Коля.

Оператор как-то криво улыбнулся, пожал плечами, а тем временем стрекотавшая на столе пишущая машинка — последнее звено, связывающее ШМОТ-2 с внешним миром, — вдруг захлебнулась и смолкла.

— Николай! — позвал Борис Сидорович.

— Минуту.

— Ничего не понимаю! Что это?

Орленко мельком взглянул на выползающий из-под валика текст.

— Работает нормально.

— А здесь? — зло ткнул скрюченным подагрой пальцем Княгинин. — Что это такое?

— «Все вещество есть прах предков. Похороните тело после полуночи», — вслух прочитал Николай.

— Теперь тут.

В нетерпении Борис Сидорович стучал большим прокуренным ногтем по светокопии, хранящей свежие неряшливые следы холостяцкой трапезы.

— Какое, скажите на милость, отношение имеют чьи-то похороны к химическим реакциям, связанным… связанным…

От возмущения Борис Сидорович утратил дар речи. Орленко нажал клавишу сброса. Световой пунктир пробежал по каскаду лампочек, и машина снова вошла в рабочий режим.

— Сейчас же, немедленно уберите эту гадость.

— Вы просили выключить интерапторные вводы. Я выключил. Что еще?

— Ваша техника меня совершенно не интересует. Перевод должен быть идентичным, и я требую… слышите?.. требую… чтобы все эти ваши штучки…

— Они не мои, — с достоинством возразил Орленко. — Мое дело — следить за техническим состоянием машины, а ее идеологией занимаетесь вы.

— Я? Идеологией?! — задохнулся Борис Сидорович.

— Ну, может, не вы лично…

— Что такое? — вмешался контрольный редактор.

— Вот, полюбуйтесь. Полюбуйтесь! — уже отчаянно кашлял Борис Сидорович, потрясая седой гривой. — Похороните… тело… после… полуночи… — выдавил он наконец из себя между приступами удушья.

— А почему после? — не на шутку встревожился контрольный редактор. — Кто работал над идеологией программы?

— В последний раз… категорически… настоятельно прошу избавить… убрать от меня эту дребедень… Кха! Кха! Кха!..

— Я же отключил интерапторные вводы, — оправдывался Орленко. — Видно, случайно проскочило, Борис Сидорович.

— Случайность? Возмутительно!

— Чья это просьба?

— Что?

— Чья просьба? — повторил свой вопрос Никодим Агрикалчевич с металлической ноткой в голосе. — И чтобы обязательно после полуночи?

Не принимавший до сих пор участия в разговоре Иван Федорович оторвался от своего отчета, легко оттолкнулся носком сандалии от пола и медленно закружил вместе с креслом.

— Кого, собственно, собираются хоронить?

— Похороните тело после полуночи, — очень твердо, с расстановкой повторил Никодим Агрикалчевич.

— Из «Леноры»?

Глаза контрольного редактора, устремленные теперь на Тютчина, подозрительно сузились. Глубокая морщина сверху вниз перерезала высокий лоб.

— Из «Леноры». Да-да. Ну конечно!..

Кресло пошло на второй круг.

— Так это вы! — бросился на него Княгинин.

— Честное слово, нет. Ну что вы, Борис Сидорович… — беззлобно рассмеялся Иван Федорович. — Просто мне показалось, что Никодим Агрикалчевич только что процитировал Бюргерову «Ленору».

— Значит, Сумм, — мрачно и как-то совсем уж безнадежно заключил Борис Сидорович.

— Вы не допускаете, что это она сама?

— Кто? Машина?

— Не зря же столько лет ее обучали.

— Сейчас проверим, — с готовностью отозвался Орленко. — Денис! Прозвони вводы, я обесточу.

— Хорошо… Фу-ты, опять чем-то пахнет.

— От химиков тянет.

— Что-то у них снова стряслось.

— Да этот рыжий парень из степановской лаборатории. Включи контроль.

— Готово… Это который?

— Его, кажется, собирались перевести в наш отдел.

— Так что случилось?

— Подержи-ка…

— Давай, держу.

— Включил десятый?

— Включил.

— Третий…

— Есть.

— Который час?

— Без пяти двенадцать…

— После полуночи, после полуночи, — как одержимый повторял Никодим Агрикалчевич, словно пытаясь вспомнить нечто очень для него теперь важное. — Как, вы сказали, его фамилия?

— Бюргер.

— Бюргер. Бюргер… — точно припомнил наконец он. — То-то и оно что Бюргер…

Тем временем Иван Федорович, настроенный самым благодушным образом, продолжал уговаривать Бориса Сидоровича успокоиться, не обращать внимания на всякие досадные мелочи, а тот на это только отвечал:

— Стар я уже, мой милый, в такие игры играть.

Из-под валика выползало:

— Сейчас закончим, — донесся голос Орленко.

Машину словно заело. С каким-то неистовым ожесточением она печатала одно и то же:

Вдруг все лампы, освещавшие зал, разом мигнули, свет померк и смутные болотные огоньки заметались вдоль приборных щитов и досок, точно охваченные лихорадкой.

— Вот и двенадцать. Минута в минуту.

— Хоть часы проверяй.

Денис выпрямился, потер затекшую поясницу.

— Включай.

— Пусть сначала перейдут на ночной режим.

— Что-то закопались мы…

Из двери напротив сильно задуло.

— Прикройте! — капризно потребовал Борис Сидорович, но никто не двинулся с места.

Иван Федорович вновь углубился в свой отчет.

— Наверно, я самый молодой, — с нескрываемым упреком произнес Никодим Агрикалчевич и отправился закрывать распахнутую сквозняком дверь.

Едва он вышел из освещенного круга, непонятное волнение охватило его. Никодим Агрикалчевич оглянулся. Отсюда, из полутьмы, были хорошо, предельно отчетливо видны и львиная, всклокоченная грива Бориса Сидоровича, и умный, насмешливый профиль Ивана Федоровича. Денис с Николаем о чем-то спорили. Алексей Коллегов склонился над рабочим столом. Никодим Агрикалчевич прекрасно видел их всех, его же не видел никто.

И такая вдруг навалилась тоска, такая тревога закралась в душу. Товарищ Праведников сделал несколько ватных шагов в направлении все более сгущающейся тьмы и остановился как вкопанный. В слабом лунном свете, просачивающемся сквозь полуоткрытую наружную дверь, возникли ясные очертания мужской фигуры, для которой, скорее всего, Никодим Агрикалчевич тоже оставался невидим, хотя за его спиной сияло море электрических огней.