— Никодим Агрикалчевич!
— Да, Коля, — вздрогнул контрольный редактор. — Значит, так. Структура должна быть ступенчатой и обеспечивать четкое взаимодействие отделов…
— В каком смысле «четкое»? Нужен количественный критерий.
— Я разве не ясно выразился?
— Машина не поймет.
— Сделай так, чтобы поняла. Далее, — продолжал Никодим Агрикалчевич, не имея времени задерживаться на мелочах. — Четкое взаимодействие с внешними организациями, контрагентами…
— Не поймет, — вздохнул Орленко.
— Далее…
Никодим Агрикалчевич загибал пальцы, и вскоре пальцев на одной руке совсем не осталось.
— Есть книга, — заметил молодой оператор, уже не надеясь, что Никодим Агрикалчевич сумеет как следует сформулировать задачу, — называется «Моделирование институциональных структур. Опыт управления».
— Кто написал?
— Переводная.
Никодим Агрикалчевич поморщился.
— Передовой зарубежный опыт?
— Можно и так сказать.
— Ну что ж… Ладно… Ладно, — делая уступку молодому человеку, согласился контрольный редактор. — Возьми за основу мои идеи, добавь оттуда что нужно… Сколько тебе потребуется?
— Дней пять, я думаю.
— Две недели, — для ровного счета округлил Никодим Агрикалчевич. — На работу можешь не приходить. Чтобы не отрывали. От дежурств тебя освобождаю. С Вигеном Германовичем договорюсь… В отпуск когда?
— Вы ведь не отпускаете.
— Заодно и отдохнешь маленько…
Никодим Агрикалчевич вернулся к своей специальной тетради с выписками, тогда как на противоположной стороне освещенного круга шел другой разговор.
— Наверное, все-таки не «греческое спокойствие», а «эллинский покой», — растекался там густой, переливчатый бас Бориса Сидоровича. — Слово «греческий» может относиться к любой эпохе, здесь же, насколько я понимаю, речь идет о гармонии, покое, мудрости…
Иван Федорович ответил ему стихами:
— Божественный Гейне! — добавил он. — Согласитесь, такое вряд ли когда устареет…
Колесо Фортуны медленно кружилось, мигали разноцветные лампочки, пиликали счетно-решающие устройства, стучали устройства записывающие.
Ближе к утру решили перевести ШМОТ-2 и «Латино сине флектионе» на более высокий идеологический уровень. Для этого Никодим Агрикалчевич предложил использовать тексты из свежих газетных статей. Денис и Николай метались между машинами. Горячая выдалась работенка.
— Что там у тебя?
— Выходные параметры барахлят.
— Два тридцать пять. Четыре двенадцать. Пять восемьдесят семь…
— Борис Сидорович, взгляните.
— Я занят, юноша. Потом, потом…
«Латино сине флектионе»:
В НАШИ ДНИ МИР УЗНАЛ О НОВОЙ НАУЧНОЙ СЕНСАЦИИ. ОСОБЫЕ МОЛЕКУЛЫ БЫЛИ НАЙДЕНЫ НЕДАВНО В МОЗГУ ЧЕЛОВЕКА, В КЛЕТКАХ РАСТЕНИЙ И ЖИВОТНЫХ. СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ ПЕСТРЯТ ЗАГОЛОВКАМИ: «ГОРМОНЫ СЧАСТЬЯ», «ОПИУМ ДЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА». ЧТО ЭТО? ПОЧЕМУ ОНИ ВЫЗЫВАЮТ ТАКОЙ ИНТЕРЕС? КАКОВ ИХ ХИМИЧЕСКИЙ СОСТАВ?
ШМОТ-2:
В НАШЕЙ СТРАНЕ НЕТ НИ ОДНОЙ ГОРЫ, ТАК ХОРОШО ИЗВЕСТНОЙ СВОИМИ ОЧЕРТАНИЯМИ, КАК ВЫСОЧАЙШАЯ ВЕРШИНА КАВКАЗА ЭЛЬБРУС, ИЛИ «ОШХАМАХО», КАК НАЗЫВАЮТ ЕЕ КАБАРДИНЦЫ. «ОШХАМАХО» — ГОРА СЧАСТЬЯ, КАВКАЗСКИЙ ОЛИМП, ОБИТАЛИЩЕ ДРЕВНИХ БОГОВ.
Н. А. Праведников:
— Два семьдесят. Четыре двенадцать. Богов убрать.
Н. Орленко:
— Выключай!
ШМОТ-2:
ЗАВОД НЕСТАНДАРТНОГО ОБОРУДОВАНИЯ ВЫПУСТИЛ СВЕРХПЛАНОВОЙ ПРОДУКЦИИ ПОЧТИ НА ТРИ МИЛЛИОНА РУБЛЕЙ. ТРУДОВАЯ ПОБЕДА ПРОИЗВОДСТВЕННИКОВ…
Д. Голубенко:
— Опять что-то заело.
«Латино сине флектионе»:
ТРАКТОРА ЗАВОД ПОКУПАЕТ ПО ЦЕНЕ ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ РУБЛЕЙ, ТЕЛЕВИЗОРЫ ПОСТАВЛЯЕТ СИМФЕРОПОЛЬСКИЙ ТЕЛЕВИЗИОННЫЙ ЗАВОД, А ДЛЯ КРЕПЛЕНИЯ ИСПОЛЬЗУЮТ ЧЕТЫРЕ БОЛТА ОБЩЕЙ СТОИМОСТЬЮ ДВЕ КОПЕЙКИ. ЗАВОД НЕСТАНДАРТНОГО ОБОРУДОВАНИЯ ЗА СЧЕТ КОМПЛЕКСНЫХ ПЛАНОВ И ЭКОНОМИИ ДОБИЛСЯ… ПРИБЫЛЬ ПРЕДПРИЯТИЯ СОСТАВЛЯЕТ, ТАКИМ ОБРАЗОМ, БОЛЕЕ ДВУХ ТЫСЯЧ ПРОЦЕНТОВ, А ВЫПУСК ПРОДУКЦИИ — БОЛЕЕ ДВУХСОТ ТЕЛЕТРАКТОРОВ В ГОД. ТРУДОВАЯ ПОБЕДА ПРОИЗВОДСТВЕННИКОВ…
В это время напряжение в сети снова упало, пишущие устройства застучали медленнее, и на какое-то мгновение все смолкло.
— Кто?.. Что?.. — испуганно встрепенулся нечаянно задремавший Алексей.
— Доброе утро, Леша! Подстанция переходит на дневной режим.
Пленка в кассете кончилась. Магнитофон молчал. Перед Алексеем лежал экземпляр ранее уже просмотренного им перевода. Оставалось приложить к чернильной подушечке и поставить штамп, число и подпись. Проделав все это, редактор исправил второе число на третье, положил ручку на стол, зевнул и сладко потянулся.
ГЛАВА VI
3 июля, в день открытия конференции, Триэс проснулся рано. Последствия вчерашнего кутежа никак не давали о себе знать, как если бы это был только сон. Открыв глаза, Сергей Сергеевич тотчас снова закрыл их и теперь продолжал бежать по зеленому лугу за девушкой с развевающимися на ветру волосами. Мелькали загорелые ноги, по-мальчишески узкие бедра, смеющееся разгоряченное лицо…
Окно в Охотничьей комнате распахнуто настежь. Воздух пахнет цветущими розами и свежескошенной травой. Поток солнечного света дробится на лаковой поверхности паркетного пола. Триэс рывком поднимается, замечает в углу свой туго набитый портфель, кем-то заботливо сюда принесенный. Достает умывальные принадлежности.
Просторная светлая ванная облицована розовым. Из отдушины под потолком свисает зеленый стебель, незаконно забравшийся внутрь по внешней стене дома. Кажется, точно такое же растение с круглыми листьями, но только куда более тщедушное, растет и у них в лаборатории — жалкий, безымянный стебелек в горшке на подоконнике.
В зеркале во всю стену Триэс видит собственное отражение. Вода шипит и пенится, покалывает плечи. Зеркало затуманилось. Изображение неясно, фокус сбит. Триэс набирает полный рот пузырчатой воды, пускает сильную струю. Веселящийся Тритон, резвящийся подросток, он вновь испытывает пьянящее чувство легкости и свободы. Вибрирует пленка стекающей по зеркалу воды. Изображение вновь становится ярким.
Он наскоро вытирается, закутавшись в одно из свежих махровых полотенец, висящих на вешалке. Босиком возвращаемся в комнату.
«Когда они собирались прислать машину?»
«Кетены. Кротоны. Тритон…» — повторяет он вслух, расхаживая по жесткой, приятно щекочущей подошвы медвежьей шкуре.
«О чем мы тогда не договорили с Аскольдом?» — пытается вспомнить. «О чем таком важном?» — бормочет под нос и вдруг замирает, прислушивается. Будто вдруг вспомнил. Услышал. Будто что-то там хрустнуло. Что? Где? Какая ветка?
«Лань. Пума. Лама…»
Подходит к трюмо, нетерпеливо вытряхивает на мраморную столешницу из красной папки блокнот. Движется как во сне. Что-то быстро записывает.
Какие-то формулы, значки, закорючки.
Снова прислушивается. И опять пишет.
Улыбается. Слезы навертываются. Губы дрожат Шутка ли: три года небытия…
Суеверный страх. Боязнь верить.
Но пульс появился. Факт.
Значит, все-таки обошлось, миновало?
Каскад идей. Кровотечение мыслей. Пантагрюэлевский понос.
Живой! После стольких безрадостных, безнадежных лет сиротства, глухого молчания, дряхлой старости, голодной диеты, медленного умирания. Неужели живой?!
«Кротоны, кетены, тритоны, лактоны…»
Шершавая, колючая, шелковистая медвежья шерсть.
«Батоны, кануны, каноны, кальсоны…» — мурлычет под нос Сергей Сергеевич, точно все эти бессмысленные, дурацкие созвучия помогают отыскать другие, полные глубочайшего смысла.
1
Я брел по поселку. Пылало лицо.
Родины ветер коснулся его.
Взгляд упал на дорогу — и что я увидел?
Дерьмо отечества моего (нем.).