Потому что они тоже были его - деревца сирени и клумбы гренладских полевых цветов, голубых и желтых, Аллен шагал с напускной праздностью по пестрым тропинкам ботанического сада, и его дерзость процветала с отсрочкой.

- Собираешь мужество в кулак, а? спросил Барсук, прищурившись на лебедя. А мог бы кататься на роликах в своих джинсах с гетрами. Мог бы горох лузгать у Братьев Грэй. Мог бы вгрызаться во вторую часть Телеманна.

- Мне нужно кое-чему научиться.

- Гусеница яблонной плодожорки питается сердцевинами яблок и груш.

КЬЕРКЕГОР В ЛЕСУ ТРОЛЛЕЙ

Незнакомец напротив Аллена был светловолос и подтянут. От напряженного взгляда голубые диски его глаз, казалось, слегка косили. Рукава рубашки закатаны выше локтей. Джинсы его были смяты в паху и у колен. Лет двадцати, дружелюбен, сделано в Скандинавии.

СВЕРЧКИ В ПИЖМЕ

Аристократия лебедей надменно проталкивалась сквозь простонародье уток и быдлянство поганок.

- Когда самец блохи отступает, прижатый с хрустом, чтобы прыгнуть, я чикаю там, где щекотно, он прыгает, я щелкаю, он кусает, я шлепаю. Ебиццкая блошка.

По тропинке, извивавшейся среди глубокий лилий и высокого кустарника, Аллен, глаза гипотетически угодливы, губы надуты в предположении, с незастегнутой ширинкой, словно собираясь пописать, - а может и в самом деле. Школьная медсестра, неплохая штучка, посмотрела на него во время последнего осмотра с удивленной улыбкой и подмигнула. У Харальда на нем мозоль, и выглядит он побитым, как у Папы.

- При благоприятных числах, сказал Барсук, делители одного складываются в другое. Пример, приводимый Пифагором(8), - двести двадцать и двести восемьдесят четыре.

- Нос холодный, сказал Аллен. Отвали.

- Делители двухсот двадцати - один два четыре пять десять одиннадцать двадцать двадцать два сорок четыре пятьдесят пять и сто десять, и они складываются в двести восемьдесят четыре, а это число - благоприятное к двумястам двадцати.

Теперь ты уже не можешь его обратно в штанишки засунуть, правда?

- Друг - это второе я, как благоприятные числа двести двадцать и двести восемьдесят четыре. Ты думал, я мимо ушей пропустил, верно?

- А делители двухсот восьмидесяти четырех складываются в двести двадцать.

- Так что же это означает, О Барсук?

- Что столько же способов деления одного друга складываются в другого. Лучше запихай свой краник обратно, кто-то идет. От тебя пахнет так, будто ты с Харальдом обжирался шоколадом и слушал партиту Баха.

- Похоже, у меня в штанах крупные дела, что скажешь?

- О, еще бы. Ненавижу блох. А ты симпатичный мальчишка.

- А ты симпатичный песик.

- Лев в зоопарке - это кот, который пес. Мартышка - это пес, который паук.

ПЧЕЛА ОГАЙО, МЕД ОГАЙО

Давным-давно я потерял гончую собаку, гнедую кобылу и дикую голубку и до сих пор иду по их следу. Со многими путниками заговаривал я о них, описывал их следы, рассказывал, на какие клички они отзываются. Мне встретились один или двое, кто слышал гончую, конский топот и даже видели, как голубка скрылась за облаком, и им, казалось, хотелось вернуть их так, будто они сами их потеряли.

12

Сочное золото и приглушенное серебро, цветочная клумба. Бойскаутский вожатый Харальда говорит, что предрасположенность к влюбленности всех заставляет выглядеть хорошо. Поистине прекрасные, вроде Харальда, не нуждаются в рационализации, но нос крючком можно считать королевским, курносый - миленьким, грубые черты - мужественными, а землистый цвет лица - чувствительным.

- Это Платон, сказал Барсук. Мы ведь из-за Харальда оказались в этом ботаническом саду и размышляем, как делители благоприятного числа складываются в компоненты его друга? О том, что обладаем различиями, содержащими тождества. Они только распределяются по-разному. Славная каверза, jo?

ЖЕЛТЫЕ ИВЫ ВДОЛЬ РЕКИ

Чтобы настроить свои уши на слух Товии, Рафаил посреджством хитрых вопросов обнаружил, что людям недоступен ни рев звездного пламени, ни гром комет, ни свист ветра в пространстве. Не могли они слышать и скрипа растущих деревьев, поступи муравьев, урчания сеянцев, прорывающих почву, чтобы выпрямиться на свету.

14

- Торвальдсен на Санкт-Аннэ-Пладс любит, чтобы его называли Ваша Светлость, совсем как его хозяина-епископа.

- Смешная ты собака, Барсук, - тебе коты нравятся.

- А почему ж нет? С ним забавно болтать. Котам собаки не нравятся, потому что мы попы нюхаем, а они это презирают. Они обнюхивают рты, ты заметил? Как бы то ни было, мы с Его Светлостью голштинцем Торвальдсеном ладим. Они много чего знают, коты эти. Слух у них критичнее, чем у собак. Да и нос хороший, вот только вся их раса - такие ханжи, такая психика у них заторможенная, что, кажется, носов совсем и нет. А ты знал, что епископский приход включает Гренландию? Я ему рассказывал, как вы с Харальдом играли в чехарду вдоль всей Кёбмагергаде, а он стал чистить себе грудку и лапы изучать.

- Мальчишки, которых мы видели, когда с вокзала выходили, сказал Аллен, рыжий и лохматый, еще одну кока-колу на двоих пили за маленьким столиком в той бутербродной.

- У лохматого прическа совсем как у птенца поганки, ответил Барсук.

Предполагается, что мы примем это за панк, что скажешь? Ты им завидуешь - их одной коке, их возрасту, несомненно мятым джинсам.

- Точно что ли?

- Ну да. Вам-то с Харальдом не нужно делиться одной кокой на двоих. У вас у каждого по своей.

- Я б лучше поделился.

- Ты влюблен в Харальда?

Утка, принадлежащая розенборгскому крепостному рву, переходила Готерсгаде, остановив все движение.

- Вероятно, ответил Аллен.

- Это хорошо или плохо?

- Хорошо, я бы сказал. Очень хорошо.

- Ну вот.

- Именно.

- В гавань Розенборга направляемся никак?

- Почему бы и нет, друг Барсук?

- В самом деле.

ПАЛАТКА ИЗНУТРИ ПРИ СВЕТЕ ФОНАРЯ

Крепкий ветер обрушился на них с севера. Палатка их попыталась улететь, не успели они укрепить ее колышками на лесной подстилке. Мелкий дождик, менявший направление как на шарнирах, начался, когда палатка была уже почти налажена, а их снаряжение наполовину распаковано. Они уже сидели внутри, Харальд и Аллен, уютно и фонарь горит, когда дождем начало хлестать сбоку.