- Пес Аллена. Он уже здесь, друг Аллен?

- Пока нет.

- Как, спросил Олаф, может собака сюда добраться, если Аллен его с собой не взял?

- Полегче, ответил Харальд. Я с Алленом ездил в долгие велосипедные походы, когда Барсук был с нами, хотя я мог видеть только пустой воздух, ведь я не такой любитель привидений, как Аллен. Хотя и мне иногда кажется, что я чувствую альпийское дыхание Барсука и запах его псины. А Аллен пахнет как Барсук, если застать его до ванны.

Олафа, сбитого с толку, заботили совершенно другие вещи. Он изучал современное искусство в университете на курсе матери Аллена.

- А твой отец редактирует журнал по классике, не так ли?

- Наверное, ответил Аллен. Что-то вроде. Погоди, я еще мамочке расскажу, что один из ее студентов - вожатый Харальда.

- Ей придется сесть, воображаю, сказал Харальд.

БАРСУК

Из всех паразитов, блохи мухи клеща всей троицы, ни один не кусается из нужды, когда тебя нету там, где тебя в то время нет. Коробочка на шариках две лапки подкатываются, вонь его не хуже чем когда тут когда Ульн - там. В чем изюминка, Эйнар? И Лебяжьи Крылышки озоновой полночью пахнут, и Товия, пахнущий как Харальд, и Нимрод, пес их, чье настоящее имя Ветерок, и с ними Рыба. С утками всего их три, утка и селезень и друг-селезень селезня Андерс. Для них неестественно драться, но что у уток вместо мозгов? Ульн пахнет хорошо, когда он с Харальдом, и от него хорошо становится, поэтому Харальд нам нравится.

24

Аллен подозревал, что люди создают себя сами, - только таким способом он мог объяснить Олафа. Родители разработать его не могли. Родители так мыслить не умеют. Бог? Но чего ради Богу, чьи мысли чисты, вырезать верхнюю губу Олафа именно так, со складкой и ямочкой в уголках, и придавать всему ему форму настолько лукаво эротичную и стиль настолько совершенный, что все в нем стало именно таким, каким хотелось бы стать Аллену. Истина в том, и почему люди этого не говорят, что Олаф создал себя сам. Ты должен знать, на что хочешь быть похож.

А природа повинуется.

- По-моему, правильно, знаешь? согласился Харальд. Ты кое-что открыл. Однако тело Олафа - такое от плавания, от бега и от спортзала.

- Понятно, друг Харальд. Но его улыбка, и взгляд его, и все его дружелюбие - нет. Все это - как он его получил? Ведь хуй у каждого есть, у всех мальчишек, я имею в виду, но Маркус вот похож на чмо, а яйца у него с горошинку.

- Олафу семнадцать, Маркусу - десять.

- А ты можешь поверить, что у Олафа он были похож на маркусов, когда ему было десять лет? Ни за что. Я бы сказал, что размером он был с polser и торчал, как у тебя, приводя в восхищение всех. Олаф придумал свой хуй симпатичным чудовищем, которым он и стал.

- Я знаю, что у него друг был, когда он был маленьким. Он мне сам рассказал. Им никогда не нужно было говорить, что им хочется. Знали сами в одно и то же время.

Вместе сбрасывали штаны, как по сигналу. Мне кажется, Олафу с тех пор грустно.

Друг лет в четырнадцать почуял девчонок и с тех пор за ними ухлестывает, горбатится там, соображения остается только от одной поебки до другой добрести.

Олаф говорит, что все девчонки сами в себя обернуты, с ними дружить трудно.

КРАСНЫЕ ДЕРЕВНИ МЕДЕСА

Рафаил пришел к выводу, что с Нимродом ему проще разговаривать, чем с Товией.

- Скорбь рыбы, сказал он.

- Мышастые тучи в пятницу, ответил Нимрод. Пламя жирнеет от погружения, но стройнеет от подъема.

- Жена четырех - три.

- Девять - бабушка всех чисел.

- Идем, сказал Рафаил с удивлением в голосе, идем. В Шарлевилле были целые деревья ворон, зима ворон. Или будут. Времена - не про ангелов. Мальчик по имени Жан Николя Артур. Как Товия. Как Ульн. Я шел, пойду, пойду с ним к черным деревьям в зимнем поле, ангелюс(9) перезвоном с квадратной колоколенки маленькой церквушки, обод мира красен там, где откатывался с твоей звезды. Он говорил о Принце Аквитании, чье сердце овдовело и потемнело, и кричал: Верните мне Позилиппу и Итальянское море! и вороны вторили ему сотнями криков: Солнце мертво! Ветер разносил их карканье(10).

- Ветер, произнес Барсук.

- Ветер, повторил Аллен.

- Сотня ворон!

- Что знает собака?

- Спроси Нимрода.он знал, что Рафаил - не люди, по запаху. Никаких луковичных подмышек, одно лишь небесное электричество, богатое озоном. Торвальдсен же принял бы Рафаила за какой-нибудь высший чин епископа, к тому же - из Швеции.

Он бы остропил ему ногу. Он бы уселся напротив него на епископскую подушечку, сделав вид, что они - равного звания среди церковных котов.

СКОРЕСБИЗУНД

Незнакомец напротив Аллена был светловолос и подтянут. От напряженного взгляда голубые диски его глаз, казалось, слегка косили. Рукава рубашки закатаны выше локтей. Джинсы его были смяты в паху и у колен. Лет двадцати, дружелюбен, сделано в Скандинавии.

27

- Ну разумеется, я сам себя сделал! сказал Олаф. Аллен прав как никто.

Насколько незамысловат я был, я не скажу. Лет трех, должно быть, насасывал себе большой палец, коленки вовнутрь, подвержен коклюшу, из носа течет постоянно, и пироман к тому же - я начал переосмыслять себя. К шести я палец сосать не перестал, но мне было видение. Я знал, что некоторые люди меня восхищают, а некоторые отвратительны. Будучи философом, я понимал, что люди, которые мне не нравятся, омерзительны намеренно. Была, например, девчонка с такой жемчужной бородавкой в самой ноздре. Она заставила ее там вырасти назло родителям - и мне. Ей нравилось тошнить в Детском Саду, без предупреждения.

Нянечка просила ее сотню раз, не меньше: показывай на ротик, когда блевать собираешься. Никогда не показывала. Ох, каким счастьем сияли ее глазенки, когда она заляпывала все свои книжки-раскраски, мои кубики, нянечкины туфли. Из этого следовало, что люди, которых я любил, сами сделали себя достойными восхищения. К восьми годам я был влюблен до официально признанного безумия в двенадцатилетнего с огромными карими глазами, копной кудрей и длинными ногами, который прилюдно щупал себе промежность. Я бы с радостью умер, только бы стать им, хотя бы на денек. Я сделал лучшее из всего остального: настроил себя желать, заставлять, колдовать так, чтобы стать им. Получилось. Получилось настолько хорошо, что когда я встретился с Хьюго в двенадцать лет, он был влюблен в меня, как я обнаружил, и сердце мое подскочило до самого горла. Так должно случиться с каждым, по крайней мере, один раз. Мы стали друг другом. Носили одежду друг друга. У меня осталась пара джинсовых штанишек, я их спрятал подальше, протертые до основы, совсем как марля уже, - мы их оба носили.