— Не забывайте, что я вам сказал, — крикнул через окошко машины таксист.

— Что не забывать? — удивился я.

— Насчет того, чтобы не спешить.

— О'кей, — сказал я.

За моей спиной заурчал дизельный двигатель такси, этот звук начал удаляться и быстро исчез.

Дверь действительно заскрипела, плитки зацокали, за спиной вторично зазвучал знакомый скрип двери, на этот раз — закрывающейся, и меня окружила дальнейшая знакомость прохладного, чуть затхлого воздуха.

Было и кое-что еще, не сразу заметное. Легкая сила, тянувшая меня от пола вверх, делавшая меня чуть легче. Это было похоже на то, как когда опустишь на пол тяжелую ношу и твои плечи словно потянутся к потолку.

И это изменение было чисто внутренним. Всею тканью своего существа я ощущал, что занимаю по отношению к этому дому меньше места, чем следовало бы. Я поднял руку и взглянул на нее, ожидая увидеть пальцы полупрозрачными, словно плоть моя и кости превратились в дымчатое стекло. Вместо этого я просто увидел свою руку. Однако ощущение осталось. Был я таковым или не был, но я чувствовал себя прозрачным.

Здесь самое вроде бы время отметить, что мне потребовалось несколько секунд, чтобы разобраться в этих ощущениях, однако жизнь во сне не структурирована по секундам и минутам. Так что могу лишь сказать, что прошло несколько моментов, прошло нечто, пока я осознал, что этот эксперимент, это возвращение в дом, где я вырос, почти непременно сработает. В этом доме я проснусь.

Фактически, я уже просыпался.

От этой догадки у меня перехватило в горле. Я неким образом знал, был уверен, что процесс пробуждения окажется таким же — если не более — хрупким, как и процесс засыпания. Это было нечто, что я мог испортить. Любой резкий звук, что-либо неожиданное или дисгармоничное, и удачный случай будет упущен.

А потому, следуя совету таксиста, я не стал спешить и осмотрелся по сторонам. В этот момент, стоя посреди прихожей, я имел возможность выбора. Я мог подняться по лестнице на, второй этаж либо продолжить свой путь по цокающим плиткам в направлении кухни и гостиной.

В гостиной я найду проигрыватель. Я вспомнил, какое впечатление произвел на меня голос Литтл Ричарда, прежде чем песня стала дробиться и замыкаться в петлю. И теперь мне стало казаться, что, если я прослушаю «Мисс Молли» здесь, эффект будет еще сильнее.

Но в то же самое время мне казалось, что лестница обрела некий психологический заряд, что она властно, почти физически тянет меня к себе. Как будто я наново переживаю какой-то момент из своих воспоминаний и должен идти по дому вполне конкретным путем. Как будто чем точнее я буду придерживаться этого пути, тем полнее будут мои воспоминания, а чем полнее будут мои воспоминания, тем вернее я проснусь.

Не приходилось сомневаться, что источник этого притяжения находился во мне самом, что меня инстинктивно тянуло к лестнице. Поэтому я уступил невидимой силе и начал подниматься по ступенькам, с трудом сдерживая желание взлететь по ним одним махом. Легкость во всем теле и ощущение собственной прозрачности никуда не пропали, более того, с каждой ступенькой они становились все сильнее и сильнее. Это укрепляло меня в уверенности, что выбор сделан правильно, что я на верном пути, — если, конечно же, таковой действительно есть.

На верхней площадке я остановился в ожидании, куда же меня потянет дальше. Я мог пройти прямо вперед, в ванную. Или по коридору налево, в родительскую спальню, выходившую окнами на улицу. Или направо, в свою собственную спальню.

Ожидая, куда меня потянет, я вдруг заметил, что внешняя обветшалость нашего семейного гнезда не простиралась внутрь его. Хотя в доме не было никаких признаков жизни, выглядел он вполне прилично. Коврик на лестничной площадке почти не вытерся, обои не выгорели и не свисали клочьями со стен.

На лестничной площадке было довольно темно, особенно по сравнению с погожим днем, сиявшим снаружи. Конечно же, под дверями были щели, и сквозь них, а также снизу, из прихожей, на площадку просачивались тусклые струйки света, однако их не хватало, чтобы толком что-нибудь рассмотреть. Мои глаза не совсем еще привыкли — да и как-то не спешили привыкать — к полумраку, сменившему яркий свет.

Я ждал и ждал и в конце концов пришел к выводу, что меня не тянет ни в каком направлении просто потому, что я и так нахожусь в том самом месте, с которого должно начаться воспоминание.

— Привет, Карл.

Распахнулась дверь родительской спальни, выплеснув на лестничную площадку потоки яркого света, который ослепил мои полупривыкшие глаза ничуть не хуже, чем прежний мрак.

— Ну, как дела?

Половину дверного проема занимал тот самый высокий силуэт, который на мгновение припомнился мне в пластиночной лавке. Это был мой отец. Освещенный со спины, он нагнулся и взглянул на меня, а я тем временем моргал и щурился от слепящего света.

А затем эта огромная, нависшая надо мною тень двинулась вперед, и я панически испугался, что сейчас попаду отцу под ноги и он сшибет меня с лестницы вниз. Но тень не только двинулась на меня, одновременно она стала расти и фантастически быстро приобрела фантастически огромные размеры. И в тот момент, когда я совсем уже был готов к столкновению, тень отца на краткую долю секунды затопила мои глаза чернильным мраком — и только. Он прошел через меня насквозь.

Все обрело смысл мгновением позже. Нет, он не прошел сквозь меня, он прошел надо мной. Так уж он был сейчас велик, так уж я был мал.

Я быстро повернулся и увидел со спины, как отец достиг нижней ступеньки лестницы. Затем он повернулся и пошел по прихожей к двери в гостиную. Неудачная точка зрения так и не позволила мне толком разглядеть отца, я снова видел всего лишь движущийся силуэт, стробоскопическое мелькание между балясинами перил.

Само собой, я пошел за ним следом. Теперь я чувствовал в себе уверенность. Серьезную уверенность в том, как это все получится, и в том, почему оно получится именно так. Уверенность в собственном методе, посредством которого я обнаружил, что все еще нахожусь в коме. А заодно — определенную гордость за себя, за то, что я не запаниковал, вернее — не слишком запаниковал. Гордость за то, что я рассуждал спокойно и рационально, за то, что я спланировал, как можно выбраться из этого — воистину и во всех смыслах — кошмара.

Все, что было прежде, выглядело следующим образом:

На меня нападают.

Я теряю сознание.

Я думаю, что пришел в себя.

Мир оказывается странным и фрагментарным.

Я думаю, что у меня психическая травма.

Я думаю, что у меня поврежден мозг.

Я понимаю, что ни первое, ни второе не верно, что я все еще в коме.

Я понимаю, что должен проснуться.

А потому я планирую.

Я ищу подходящий катализатор и нахожу среди прочих своих воспоминаний осколок песни «Мисс Молли».

В результате дальнейших поисков и усиленного припоминания я нахожу еще несколько фрагментов.

Сад, качели, кирпичи и окна.

Они приводят меня к дому, где я вырос.

Где воспоминания о «Мисс Молли» попадают в верный контекст.

Где я становлюсь прозрачным и невесомым.

И где моя память становится настолько полной.

Настолько полной, насколько это нужно.

И (этот факт вызывает у меня наибольшую гордость) я делаю все это в одиночку. Я делаю все это в одиночку, все, чего я достигаю, я достигаю в одиночку, потому что я наглухо заперт в своей голове, и в этом тесном пространстве нет никого, кроме меня.

В гостиной я увидел своего отца. Рядом с ним стояла мама. И снова это были силуэты, теперь на фоне высоких стеклянных дверей, вйходивших в задний сад. Но даже не видя их лиц, я точно знал, что это они, мои родители.