— Или не так уж и хорошо? — догадался я.

— Не знаю. — Теперь она говорила негромко, мягким тоном, словно стараясь меня не встревожить. — А тебе не приходило в голову, что твои галлюцинации совсем не обязательно вызваны психической травмой?

— А чем же тогда?

— Еще раз повторю, я в таких делах не специалист. Но ведь ты, Карл, ты был избит до потери сознания.

— Я знаю, что меня избили, — сказал я с излишней, пожалуй, горячностью. — К чему ты, собственно, клонишь?

— А что, если травма была чисто неврологической? — спросила Мэри, снизив голос почти до шепота.

Зеркально повторяя мое движение, Джошуа приложил ладошку к виску.

— …что, если у тебя травмирован мозг?

— Травмирован мозг, — повторил я, как попугай. Объяснение было настолько простым и очевидным, что оставалось только удивляться, как это я сам не додумался до него.

Ты извини, ради бога, — сказала Мэри. — Я не хотела тебя расстраивать, но с другой стороны…

— Ладно, — пробормотал я, — не за что тут извиняться.

— Ну и как же ты дальше?

— Еще не знаю. Думаю, мне нужно бы сделать скани…

— Это было бы очень разумно, — сказала Мэри. — И в любом случае тебе следует поговорить с врачом.

— Да, — кивнул я, — я вас сейчас покину. Вернусь в больницу.

— Вот это было бы лучше всего, — согласилась Мэри.

— Уходишь? — спросил Энтони, когда я вышел на улицу. Он все еще беседовал с молочником.

— Да, я решил вернуться в больницу.

Я подождал секунду, надеясь, что Энтони предложит меня подбросить. Но он лишь ободряюще похлопал меня по плечу и сказал:

— Хорошая мысль. Ты звони, держи меня в курсе.

— Непременно, — сказал я, не сдерживая возмущения. — Огромное спасибо за помощь.

Но он то ли не заметил моего сарказма, то ли предпочел пропустить его мимо ушей.

Теперь, когда раннее утро уже стало превращаться в полноценный день, электрокар молочника оказался на самом солнцепеке. Молоко грелось. Я отчетливо чувствовал его запах, видел запотевшие бутылки. Судя по яркому, безоблачному небу, день намечался прекрасный.

И только минут через пять я вспомнил, что не смогу сесть ни в метро, ни в такси, потому что денег у меня нет. Конечно же, можно было вернуться и взять в долг у Энтони, но я все еще негодовал на его бездушие и боялся, что повторная с ним встреча может закончиться ссорой. Поэтому я пошел дальше. До больницы было довольно далеко, идти предстояло около часа, но это меня даже радовало — будет время подумать.

Я пытался рассуждать ясно и здраво.

Вполне возможно, что мои первоначальные подозрения были ошибочны и дело отнюдь не в психической травме. Как отметила Мэри, гораздо вероятнее, что мои галлюцинации имеют причиной то или иное повреждение мозга. Каковое, если встать на оптимистическую точку зрения, вполне может быть обратимым. И даже во многих отношениях не столь опасным, как психическая травма, — во всяком случае, предполагающим более прямолинейные, очевидные способы лечения. Кровяной сгусток, застрявший между моим черепом и серым веществом, может быть удален хирургически, что снимет давление на мозг и вернет его к нормальному функционированию. А если так, проблема удаления кровяного сгустка может быть крайне безотлагательной, и вот прямо сейчас, в данный момент, неспешно шагая в больницу, я попусту трачу драгоценные минуты, необходимые для того, чтобы не дать повреждению мозга стать необратимым, минуты, которые могли бы спасти мой разум, а может быть даже и жизнь.

Но я не ускорил шаг. Дело в том, что я был настроен довольно фаталистически, и мне казалось куда более вероятным, что повреждение необратимо, а потому нет никакой разницы, как скоро я отдамся в руки врачей. И вполне возможно, что повреждение не только необратимо, но и стабильно, а тогда мне следовало разобраться, смогу ли я в данном моем состоянии успешно взаимодействовать с окружающим миром. Сможет ли удержаться на работе человек, перманентно неуверенный, утро сейчас или глубокая ночь? Смогу ли я иметь дружественные отношения с людьми, чье поведение кажется мне непостижимым? А заглядывая в более отдаленное будущее: смогу ли когда-нибудь создать семью?

Исходя из всего моего опыта за последние двенадцать часов — за промежуток времени, показавшийся мне двенадцатью часами, — приходилось ответить на все эти вопросы отрицательно. Ну может ли быть отцом человек, который приходит в школу забрать детей после уроков и мучается при этом сомнениями, куда он, собственно, пришел — в школу или, скажем, на бензоколонку? Может статься, я и вообще не смогу распознать своих детей. Мне придется дежурить у дверей школы, вглядываться во всех выходящих ребят подряд и напряженно ждать, кто же из них меня признает.

Возможности, вытекавшие из моего состояния, множились и разрастались. А что, если у меня уже есть и жена, и дети и только мой бред отказал им в существовании? И какого черта я не захватил с собой бумажник? Тогда можно было бы проверить, нет ли в нем фотографий или карандашных рисунков в бессмертном стиле «Палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек».

Возможности раскрывались поистине безбрежные. Если я не способен отличить реальность от бреда, как я могу с точностью определить, кто же это такой — Я. Я могу быть совсем другого возраста, чем то мне представляется, и даже другого пола. Вполне возможно, что я сейчас не иду по улице, а стою посреди пустынного поля или лежу в постели.

В этот момент я полностью уверился: все, что касается моей личности, пошло на драку собакам. Я наделен сознанием — это вроде бы несомненно, а во всех прочих отношениях я мог быть чем угодно.

В ход моих мыслей грубо вмешалась гневная разноголосица автомобильных гудков.

Подобно тысячам и тысячам представителей среднего класса Мэри и Энтони жили в пригороде с уютными домами и газонами, живыми изгородями и оконными стеклами на свинце. Едва ли не все обитатели этих домов ежеутренне разъезжались по своим фирмам и конторам, и вот сейчас один из них пытался вывернуть на дорогу. Движение остановилось, причем сразу в обоих направлениях.

Я с интересом смотрел, как злосчастный водитель подавал свою машину то на несколько футов вперед, то на несколько футов назад, чуть разворачивая ее при каждом проходе. По мере того как пробка разрасталась, хор негодующих гудков звучал все громче и настойчивее. Виновник всего этого переполоха явно начал нервничать и несколько раз дернул машину туда-сюда практически безо всякого толку. Но в конце концов он нашел пространство для маневра, вывернул на дорогу, а затем, дико перегрузив первую передачу, бросил машину в моем направлении.

И буквально через секунду, к крайнему моему удивлению, он резко — так что задымились покрышки — затормозил ее рядом со мной, что вызвало новый залп возмущенных гудков.

Передняя пассажирская дверца распахнулась, и водитель, чьего лица я не видел, взмахом руки пригласил меня в машину.

— Вы не могли бы пристегнуться? — спросил водитель и резко взял с места.

Пока я нащупывал ремень безопасности, он круто свернул на одну из боковых улиц, из-за чего меня сильно шарахнуло плечом о дверцу.

— Извините, — сказал водитель, — но мы с вами очень спешим.

Я затянул ремень с редкостной для меня прытью, подгоняемый опасением, что вот сейчас ему снова захочется свернуть, не сбрасывая скорости. Что и произошло в тот самый момент, когда я защелкивал пряжку.

— Вы меня помните? — спросил водитель.

Он напряженно смотрел на дорогу, и я видел его лицо в профиль; оно мне что-то такое вроде бы напоминало, но только что именно?

— Нет, — сказал я, но вы не обижайтесь. По тому, как обстоят дела, вы можете быть кем угодно, даже моим дядей.