— И которой бы ты у него была женой? Второй? Третьей?

— Как бы там ни было, я все равно стала бы первой!

Я застегнулся и пошел вниз обуваться. В доме вкусно пахло: девчонки пекли пироги, шили и болтали о предстоящей вечеринке. Никогда еще в нашем поселке не было такого возбуждения, я и сам им заразился. И понял, что для женщин не так важно событие само по себе — важны приготовления и болтовня о том, что будет.

Каин в мастерской точил пилу.

— Мне придется уехать сразу после Рождества, — сказал я.

— Я тоже подумал об этом.

Мне очень хотелось пуститься в путь, но было страшно, что в поселке станет одним защитником и одним охотником меньше. А если весна запоздает, так это просто беда.

Однако ехать было нужно, и не только, чтобы я мог заработать, но и для того, чтобы наш поселок был готов к будущим суровым зимам.

До отъезда оставался целый месяц. Нам с Этаном еще предстояло охотиться, продолжать кормить наших людей.

А сегодня вечером нас ожидает первый праздник в нашем новом городе.

Том наяривал на скрипке, Джон Сэмпсон на флейте, и мы отплясывали, пока восточные холмы не окрасились первыми лучами солнца. Каин немного поиграл на аккордеоне, а я все танцевал: то с Лорной, то с Мэй, с Рут Макен и Хелен, с Мери Крофт и женой Нили Стюарта, которая, как мне казалось, меня недолюбливала.

Прекрасный вечер, полный веселого смеха и песен. Среди нас мало кто умел петь, но сегодня всем пришла охота, и, наверное, наши голоса улетали далеко за продуваемые ветром и заметенные снегом холмы.

И все равно — никто не забывал об опасности. Время от времени кто-нибудь выходил наружу, отходил подальше и вслушивался в ночную тишину.

Пусть мне не говорят, что шестого чувства не существует, что человек не чувствует надвигающейся опасности даже тогда, когда нет еще никаких ее внешних признаков. Может быть, подсознание принимает сигналы, которые неведомы сознанию! Мне самому и многим моим знакомым зачастую случалось улавливать темные, неясные предупреждения. Вслушиваясь, мы не просто слушали, а словно бы прощупывали ночь, пытаясь расшифровать свои смутные опасения.

Месяц светил вовсю, и нам было видно всю долину, вплоть до горных вершин, смутно белевших в лунном свете. Ничего необычного в глаза не бросалось.

Вышла Лорна. Она была счастливой и разгоряченной, глаза ее светились.

— Как хорошо, правда, Бен? Здорово, что мы сюда приехали.

— А друзья, которые остались там?

— Ну да, мне было грустно их покидать. Но ведь появятся новые друзья. Я так много узнала, многому научилась. Дома это было бы невозможно. И ты тоже, Бен. Ты тоже сильно изменился.

— Я?

— Конечно. Ты повзрослел и стал каким-то мудрым, что ли. Ты изменился больше всех. Каин это тоже заметил.

Человеку трудно судить о том, как он меняется. Опыт, конечно, я кое-какой приобрел. Долго ехал на Запад, сражался с индейцами, отвечал за пропитание нашего поселка, работал, думал, наблюдал. Обрабатывая дерево для дома или моста, человек на самом деле работает над собой. В нем таится особый материал, который может принять любую форму. Беда в том, что работа над собой никогда не прекращается и можно не заметить, что тебя все тащит и тащит в одну сторону.

— Никак весны не дождусь, — сказала Лорна. — Очень хочется побродить по горам.

— Будь осторожна. Там можно наткнуться на индейцев. — Я помолчал. — А меня весной тут не будет. Уеду сразу после Рождества.

— Как это?

Я рассказал о наших планах и о предстоящем путешествии в Орегон. Стало холодно, и мы пошли в дом.

На крыльце я оглянулся. Там, на тропе, что-то было. Черная точка, тень. Потом эта тень круто изменит мою жизнь, хотя сейчас я об этом не догадывался. Видел только, что там появилось нечто, чего не было раньше.

За поясом у меня был револьвер. Если пойду за ружьем, нарушу общее веселье. Я сказал Лорне, что сейчас вернусь, закрыл за нею дверь и подошел к краю террасы, чтобы удостовериться, что это не обман зрения. Правую руку сунул за пазуху, чтоб не замерзли пальцы, — вдруг придется стрелять — и стал осторожно спускаться вниз по тропе.

Тень не двигалась. Положив руку на револьвер, чтобы можно было вытащить его быстро и незаметно, я подошел поближе.

На тропе лежал человек, а над ним, склонив голову, стояла лошадь. Похоже, он свалился с седла. Наверное, он был ничего себе парень, раз лошадь от него не сбежала.

Не опуская револьвер, я склонился к лежащему и сунул руку ему под куртку. Сердце слабо билось, а рубашка была вся в засохшей крови. Человек не просто замерзал, он был ранен.

Я взвалил его в седло и, придерживая рукой, дернул поводья. Лошадь быстро пошла к поселку.

Я внес раненого в дом Джона Сэмпсона, при свете очага снял с него куртку и накрыл бизоньей шкурой. Зажег свечу, придвинул котел с водой поближе к огню и внимательно вгляделся в лицо раненого. Красивое и тонкое лицо с аристократическими чертами, волосы цвета гречишного меда, а усы чуть темнее. Казалось, ему около тридцати пяти, а может быть, и меньше.

Я осторожно его приподнял, стянул пиджак тонкого сукна, потом — пропитанный кровью жилет и ремень ручного тиснения. Часы у него были дорогие и такие красивые, каких я в жизни не видывал, а револьвер — хорошо смазанный и в отличном состоянии. Он явно знал толк в оружии.

Я снял с него галстук и воротник. Похоже, раненому нужна помощь посерьезнее, чем та, что я мог оказать. Нужно звать Сэмпсона, он лучше всех умел лечить раны и болезни.

Я отвел лошадь в конюшню, распряг ее, обтер сеном и задал ей корму.

В доме Макенов стихла музыка. Все сидели за столом. Рут протянула мне полную тарелку, но я мотнул головой и, поймав взгляд Джона Сэмпсона, отозвал его к выходу. Когда я шепотом рассказал ему о раненом, он отставил тарелку и отправился со мной. Молодежь не обратила на нас внимания, но Уэбб и Каин заметили.

Оставив Джона с раненым, я пошел в конюшню. Удивительно, что мог делать этот человек в нашей глухомани, не взяв с собой даже одеял? Седельные сумки оказались тяжелыми. В одной обнаружилась редкая для наших краев вещь — несколько чистых белых носовых платков, — и двенадцать обернутых бумагой цилиндриков, по сорок золотых монет в каждом.

Была там и книга на иностранном языке, и газета из Сан-Франциско, несколько мелких монет да пачка писем. На конверте значилось:

«ДРЕЙК МОРЕЛЛ

ОТЕЛЬ «ПАЛАС»

САН-ФРАНЦИСКО»

Имя это я где-то слышал. Я раскрыл газету. Она была двухмесячной давности, но почти совсем не истрепанная. Вряд ли она пробыла при нем долго. Дальше я увидел заголовок:

«МОРЕЛЛ ОСУЖДЕН К ПОВЕШЕНИЮ»

В газете писали, что Морелл убил человека, и притом не одного. Приговор ему был вынесен двадцать девятого августа. А сейчас оставалось лишь несколько недель до Рождества.

Я уложил газету обратно в сумку вместе с другими вещами. Вынул из чехла винчестер Морелла и вернулся в дом.

Морелл был раздет до пояса, и Сэмпсон уже успел смыть кровь.

— Пуля прошла навылет, — сказал он. — Но он потерял много крови и теперь в тяжелом состоянии.

Он посмотрел на сумки раненого.

— Там бритвы нет, случайно? — спросил он.

— Нет… бритвы нет, — удивился я.

— Что-то тут не так, — сказал Сэмпсон. — Одеял при нем нет, а брился он не позже, чем вчера. Где же он останавливался?

Морелл вдруг шевельнулся и что-то пробормотал.

— Я подогрею суп и кофе, — сказал Джон. — А еще я нашел вот это. — Он показал на стол.

Там лежал револьвер 44-го калибра с наручной ременной петлей. Такие пистолеты носили с собой игроки, вытащить эту игрушку из рукава можно было в одну секунду.

Я снял куртку и повесил ее на стул, а когда обернулся, на меня смотрели широко раскрытые глаза раненого.

— Лучше лежите спокойно, — сказал я. — Вам здорово досталось.

— Где я? Это что — новое поселение?

— Да. Хоть и не знаю — то ли, что вы искали.