- Вы женаты? - спросил Рихтер, щелкая затвором пулемета. Этот пулемет он где-то раздобыл, а вообще-то самолеты были вооружены карабинами.

Рукоятка наконец протолкнулась, и на малой высоте Макарий выровнял "фарман".

Внизу затрещал пачечный огонь. "Я женат? - спросил себя Макарий. - Нет, веселей... Сейчас над этим лесом... Теперь бы поляну... Хорошо, что подкладываем под себя сковородку, а то бы отстреляли эти самые... Сижу на сковородке и пикирую... Стожок?.. "

Возле стожка на поляне, неподалеку от деревни, аппарат ударился о землю и развалился. Макарий отстегнулся, вылез и стал отвинчивать крышку с бака.

- Игнатенков, сперва дайте мне выбраться, - упрекнул его Рихтер.

- Чего копаетесь? - буркнул Макарий. - Сейчас местные крестьяне начнут охоту. Небось награду получат.

Рихтер закряхтел, выругался и медленно вылез со своего места с планшетом и пулеметом в руках.

К поляне уже приближались какие-то звуки.

Макарий чиркнул спичку и бросил в бензин. Она погасла. Он снова чиркнул и бросил.

- Казакен? - вдруг закричал Рихтер. - Казакен! Ахтунг! - И тихо спросил: - Игнатенков, вы по-польски что-нибудь знаете? Скажите им по-польски: казаки близко?

Макарий сунул в бензин носовой платок и, подняв голову и увидев, что их окружают мужики в свитках, замахал платком и закричал по-польски:

- Увага! До дому кроком руш! Казакен! - Видно, о казаках были уже наслышаны.

Здоровенный бородатый крестьянин в обвисшей шляпе бежал прямо на него и вдруг завертел головой, стал замедлять бег и совсем остановился. На его грубом, показавшемся Макарию звериным лице появилась улыбка.

Другие мужики тоже остановились...

"Фарман" вспыхнул.

Авиаторы отступили, прячась за кустами и стволами дубов и вязов. Светлый лиственный лес напомнил Макарию в минуту передышки о том, что отсюда, с запада, когда-то двигались на ковыльную степь все эти дубы, вязы, ясени, клены, и он подумал о поселке Дмитриевский, на мгновение очутившись в балочке у ручья вместе с Ниной Ларионовой и Григоровым. Собственно, Нина уже стала Григоровой и о ней следовало забыть, но именно потому, что она стала Григоровой, он помнил о ней.

- А вы женаты? - спросил он Рихтера.

- Ерунда! - ответил поручик. - Бог миловал... Откуда вы знаете по-польски?

- У матери дед поляк, - сказал Макарий.

- Ясно - нас спасла ваша матка боска.

С австрийской батареи донесся запах кухни. Макарий разгрыз еще покрытый чашелистниками орех лещины, стал, морщась, жевать горькое ядро.

- Воевать лучше в воздухе, - сказал он. - И чисто, и сидишь как у себя на диване. Не представляю, как в пехоте...

- Серые герои, - вымолвил Рихтер. - Интеллигентный человек хуже приспособлен, чем они. А им что? Они и не чувствуют.

Ночью они вышли на позицию Очаковского полка, пройдя австрийские и наши караулы, и очутились в деревне с белеными хатками, выделяющимися под ровным светом месяца на фоне темных деревьев. До утра их поместили в какой-то халупе под охраной часового, а утром, покормив гороховым супом на сале и дав возможность побриться, отправили в штаб полка. Там офицеры секретного отдела их разделили, стали допрашивать и потом, не найдя в их рассказах ничего противоречивого, угостили кофе и отправили в штаб дивизии. В дивизии тоже допросили, после чего связались по телеграфу со штабом корпуса и доложили о выходе из расположения австрийских войск двух летчиков.

По сравнению с ротой, где не придали большого значения сообщению Игнатенкова и Рихтера об их скрытном проходе мимо наших караулов, в полку об этом расспрашивали дотошно, а в дивизии - жестко и с возмущением, как будто летчики нанесли дивизии большой урон.

Во дворе дивизионного штаба маленький сухощавый генерал-майор, только что слезший с лошади, заметил Игнатенкова и Рихтера и, должно быть, изумившись их изодранным мундирам и разбитым сапогам, потребовал объяснений.

Его скуластое азиатское лицо отражало готовность к любым мерам и привычку действовать решительно.

Рихтер оробел, но Игнатенков шагнул вперед и отрубил:

- Господин генерал! Летчики авиаотряда! Сбиты под Львовом! Ночью вышли к нашим! Охотник Игнатенков, поручик Рихтер!

- Лавр Георгиевич, - послышался за спиной Макария голос офицера-контрразведчика. - Перед вами герои.

Лавр Георгиевич Корнилов, командир 48-й пехотной дивизии, строго, но уже по-отечески поглядел на Макария и Рихтера и отдал им честь. На его мизинце блестело золотое кольцо.

Снова начались полеты над полями, лесами, железнодорожными станциями. Русские наступали в Галиции. Стрелка компаса и высотомера указывала на одни и те же деления, а глаза выискивали внизу платформы, составы, запасные пути, прямые иглы узкоколеек и вееры тропинок, расходящиеся от пунктов снабжения.

... И разрывы шрапнелей, и рой пуль!

Макарий наблюдал, как разворачивалась артиллерийская дуэль, как сметались целые рощи с засевшими в них стрелками...

Как конная батарея помчалась на позицию шагах в двухстах от наступавшей австрийской пехоты, как артиллеристы набросили скатки на шеи и под страшным ружейным огнем взлетели на пригорок, снялись с передков и открыли пальбу, устилая поле трупами...

Как... около батареи бродил и щипал траву теленок...

Как... бежали, падали, исчезали в черной земле разрывов...

Как венгерские гусары в красных доломанах и синих рейтузах несутся полевым галопом по деревне Польские Липы, нацеливаясь ударить в левый фланг... Секунда - и хоботы орудий повернуты... Картечь летит снопами свинца... Красные доломаны вокруг батареи усеивают землю, но часть храбрецов гусар все-таки прорвалась к зарядным ящикам и передкам... Рубят артиллеристов... С тыла несутся казаки с пиками наперевес...

После вечерней молитвы Макарий вышел из походной церкви-палатки, надел фуражку и, с наслаждением вдыхая холодный влажный осенний воздух, оглядел желтый стройный клен у траншеи. Вспомнил далекое, разговор с Симо-ном о войне ради торговли. Что ж, пусть ради торговли. Он уже втянулся. Война, перестав казаться праздничным приключением, превратилась в то, чем, наверное, была для отца шахта.

Следом вышли Рихтер, командир отряда капитан Свентицкий и еще несколько летчиков и наблюдателей.

- Черт побери? - вполголоса сказал Свентицкий. - Половина аппаратов!..

Несмотря на то что священник только что прочитал заупокойную по подпоручику Иванову, Свентицкий, не выражая ни скорби, ни грусти, ругался из-за неисправных машин.

Макарий приостановился, и офицеры его нагнали. Начиналась самая приятная вечерняя пора, когда они делались свободными от полетов и можно было не загадывать дальше завтрашнего дня.

Вынесли гроб. Могила была вырыта неподалеку от летного поля, за маленькими дубками. Музыканты заиграли томительный "Коль славен наш господь в Сионе...". Потом замолчали. Кто-то из нижних чинов жалобно вздохнул и стал сморкаться. Горнист пропел "Слушай на караул!", и гроб опустили в землю. Трудно было понять, что произошло с подпоручиком Ивановым, который вчера выиграл у Свентицкого его залетные деньги за месяц вперед и смеялся, приговаривая: "Слабеджио, господин капитан! Мышь копну не придавит".

В журнале боевых полетов значилось: "При возвращении с разведки подпоручик Иванов подвергся нападению четырех австрийских аппаратов, которые начали расстреливать из пулеметов. Аппарат потерял управление, перешел в штопор с работающим мотором и врезался в землю".

Плотник из отрядной мастерской поставил на могиле крест с дощечкой. Холм укрыли срубленными сосновыми ветками. Ударил залп, как будто плашмя стукнули доской по воде.

Офицеры скорбно смотрели на крест. Нижние чины в точности повторяли их, зная, что бы там ни было, а падать из-за облаков приходится господам.

Но вот уже совсем отлетели печальные звуки музыки, и Макарий подумал, что сегодня будет продолжать читать "Войну и мир", которую дал ему погибший: отныне книга принадлежит новому хозяину.