Заметьте также, как мы относимся к самому по себе явлению жизни. Когда зима сменяется весной, когда дни становятся длиннее, солнце светит ярче, появляется свежая трава, – мы непроизвольно испытываем подъем духа. И наоборот, с приближением зимы один за другим начинают падать листья, и большинство растений вокруг нас выглядят так, словно они умирают. Так стоит ли удивляться, если мы в это время года склонны чувствовать себя несколько подавленными? Это, конечно же, признак того, что наша натура предпочитает жизнь смерти, рост упадку и созидание разрушению.

Всмотритесь также в поведение детей. В детях мы видим то, что является прирожденными свойствами человеческой природы, пока она не искажена привнесенными идеями. Мы обнаруживаем, что совсем маленькие дети не особенно отличают одного человека от другого. Улыбка смотрящих на них людей для них куда важнее, чем что-либо другое. Даже когда дети подрастают, они не слишком интересуются разницей между расами, национальностями, религиями или происхождением. Когда они встречаются с другими детьми, они не станут обсуждать подобные темы. Они сразу же займутся куда более серьезным делом – игрой. И это вовсе не сентиментальность. Я вижу это, когда посещаю один из детских лагерей в Европе, где с начала 1960 года живут и учатся многие дети тибетских беженцев. Такие поселения были созданы для осиротевших детей из стран, воевавших друг с другом. И никто не удивлялся, что вопреки разному происхождению дети, оказавшись рядом, живут в полном согласии друг с другом.

Тут можно возразить, что, хотя все мы и можем обладать способностью к любви и доброте, все же человеческая натура такова, что неизбежно эти чувства обращены на тех, кто нам ближе всего. Мы пристрастны к своим родным и друзьям. Наши чувства к тем, кто не входит в наш круг, будут во многом зависеть от личных обстоятельств: тот, кому угрожают, едва ли проявит доброжелательность по отношению к тому, кто ему угрожает. Все это совершенно верно. Я и не отрицаю того, что, какова бы ни была наша способность заботиться о других людях, когда что-то угрожает самой нашей жизни, эта забота редко может взять верх над инстинктом самосохранения. Но это не значит, что сама эта способность исчезла, что и следов ее не осталось. Даже солдаты после сражения зачастую помогают врагам отыскать их убитых и раненых.

При всем том, что я говорил о нашей основной природе, я вовсе не утверждаю, будто в нас нет отрицательных сторон. Там, где есть сознание, там действительно естественным образом возникают и ненависть, и невежество, и насилие. Это потому, что, несмотря на нашу природную склонность к доброте и состраданию, мы все способны и на жестокость, и на ненависть. Именно поэтому мы должны бороться за то, чтобы улучшить свое поведение. Этим объясняется также, почему некоторые люди, выросшие в окружении, полностью лишенном насилия, становятся самыми ужасными убийцами. В связи с этим я вспоминаю, как несколько лет назад посетил Вашингтонский Мемориал, созданный в память мучеников и героев еврейского холокоста, – тех, кто пал от рук нацистов. Что более всего поразило меня в этом монументе, так это то, что он служит памятником совершенно разных форм человеческого поведения. С одной стороны, там есть список жертв неописуемого зверства. С другой – он напоминает о героических проявлениях доброты со стороны христианских и других семей, которые добровольно шли на страшный риск, давая убежище своим еврейским братьям и сестрам. И я почувствовал, что это совершенно правильно и чрезвычайно необходимо: показать обе стороны возможностей человека.

Но существование негативных склонностей не дает нам основания предполагать, что человек от природы жесток или что он неизбежно склоняется к насилию. Возможно, одна из причин распространенности веры в природную агрессивность человека лежит в том, что все средства массовой информации постоянно сообщают нам дурные новости. Но тут дело лишь в том, что для них хорошая новость – не новость.

Утверждение, что природа человека в своей основе не только не насильственна, но по-настоящему склонна к любви и состраданию, доброте, нежности, привязанности, созиданию и так далее, безусловно, влечет за собой некое обобщение, по определению прилагая эти качества к каждому без исключения человеческому существу. Но что нам тогда сказать о тех людях, чья жизнь, похоже, полностью посвящена жестокости и агрессии? В течение одного только последнего столетия можно обнаружить несколько таких примеров. Как насчет Гитлера и его плана полного уничтожения всего еврейского народа? Как насчет Сталина и его репрессий? Как насчет председателя Мао – человека, с которым я когда-то встречался и которым восхищался – и варварского безумия «культурной революции»? Как насчет Пол Пота, создателя полей смерти? И как быть с теми, кто мучает и убивает ради удовольствия?

Тут я должен признать, что не могу найти никакого объяснения для чудовищных действий подобных людей. Тем не менее, мы должны признать две вещи. Первое: такие люди не явились ниоткуда, но возникли в определенном обществе, в определенное время и в определенном месте. Их поступки необходимо рассматривать в связи с этими обстоятельствами. Второе: мы должны осознать значение воображения в их деятельности. Их планы возникали и возникают в соответствии с видениями, хотя извращенными. И несмотря на то, что ничем нельзя оправдать причиненные ими страдания, – они находили какое-то объяснение своим поступкам, считали, что их намерения благородны, и каждый из них – Гитлер, Сталин, Мао и Пол Пот – имел свою цель, ради которой и действовал. Если мы исследуем те поступки, что свойственны только человеку и на которые не способны животные, мы обнаружим, что тут центральную роль играет именно воображение. Эта способность сама по себе – уникальное качество. Но то, как мы его используем, определяет, будут ли направляемые им действия положительными или отрицательными, этичными или неэтичными. То есть ведущий фактор – личностная мотивация (kun long). Если воображение правильно мотивировано, то есть включает понимание того, что и другие желают счастья и имеют право быть счастливыми и не страдать, – то это может привести к настоящим чудесам, поскольку устранение из набора основных человеческих чувств потенциальной склонности к разрушению невозможно переоценить.

Что касается тех, кто убивает ради удовольствия или, что еще хуже, вообще без причин, – мы можем лишь гадать, почему в такой личности затоплен основной позыв к любви и заботе. Но и здесь нельзя утверждать, что эти чувства полностью уничтожены. Как я говорил ранее, кроме разве что чрезвычайно редких случаев, можно все-таки представить, что даже эти люди ценят проявляемую к ним любовь. Эта склонность в них сохраняется.

Вообще-то читатель не обязан соглашаться с моим предположением о склонности человеческой натуры к любви и состраданию, чтобы увидеть, что способность к сопереживанию, лежащая в их основе, решает все, когда речь заходит об этике. Мы уже видели, что этическое действие есть действие, не приносящее вреда. Но как определить, является ли некое действие на самом деле безвредным? Мы знаем из практики, что если мы не способны ощущать некоторую связь с другими, если мы не можем хотя бы вообразить потенциальное воздействие наших поступков на других, – то у нас нет и способа различить хорошее и дурное, приемлемое и неприемлемое, вредоносное и безвредное. А отсюда следует, что, если мы можем усилить эту способность – нашу, так сказать, чувствительность в отношении чужих страданий, – то, чем более мы будем ее развивать, тем труднее нам станет выносить чужую боль, и тем более мы будем заботиться о том, чтобы никакие наши поступки никому не причиняли вреда.

То, что мы действительно можем взрастить в себе способность к сопереживанию, становится очевидным, если мы рассмотрим ее природу. Сопереживание для нас – это в основном чувство. И, как всем нам известно, мы можем в большей или меньшей степени не только сдерживать свои чувства благодаря рассудку, но и усиливать их таким же образом. Наше желание обладать какой-нибудь вещью – например, новым автомобилем – усиливается благодаря тому, что мы снова и снова воображаем этот предмет. Сходным образом, если мы направим наши умственные способности на сопереживание, мы обнаружим, что можем не только усилить его, но и превратить в собственно любовь и сострадание.