Там был подробный отчет о первых годах пребывания О'Брайена на этой планете — с тех пор минуло уже более ста лет. Потом записи стали менее регулярными, а даты указывались приблизительно, ибо О'Брайен утратил представление о времени. Диллингер прочел одну тетрадь, нашел следующую и продолжил чтение.

«Да он всего-навсего заурядный пират, — думал Диллингер. — Пират, разгулявшийся на чужой планете, шнырявший повсюду в поисках драгоценных металлов и развлекавшийся гаремом местных женщин. Конечно же, это не тот человек, который…»

Мало-помалу все менялось — О'Брайен постепенно сроднился с аборигенами, сам почувствовал себя местным уроженцем, и пришло время, когда он всерьез задумался о будущем. В его записях был краткий точный перечень тех благоприятных природных условий на Лангри, которые располагали к тому, чтобы превратить планету в огромный курорт, — этот раздел точно писал сам Уэмблинг. Далее шло предостережение, какая страшная судьба может в этом случае постигнуть аборигенов. «Но если я еще буду жив, — писал О'Брайен, — думаю, что до этого не дойдет».

А если он умрет?

«Тогда аборигенов следует научить, как себя вести. Нужно выработать План. Вот что должны знать местные жители».

Галактический язык. Функции и структуру правительства. Межпланетные отношения. Историю. Экономику, торговлю и назначение денег. Политику. Право и колониальное законодательство. Основы наук.

«Да не мог он быть один, этот человек! — про себя воскликнул Диллингер. — Не мог, и все тут!»

Первое посещение планеты — возможно, это будет разведывательный космолет. Принять меры по наблюдению за ним, арестовать экипаж. Переговоры. Перечень правонарушений и штрафов. Как добиться статуса независимости и приема в члены Федерации. Какие принять меры, если статус независимости будет нарушен.

— Не мог он быть один!

Все было предугадано и старательно записано в тетрадь человеком прозорливым, мудрым и терпеливым. Это был блестящий прогноз, без единого упущения или ошибки, разве что в нем не было названо имя «Уэмблинг». И вообще у Диллингера создалось впечатление, что О'Брайен знал жизнь куда лучше, чем несколько Уэмблингов его времени, вместе взятых. Тут было описано все, что произошло позже, вплоть до последнего мастерского хода — налога на отели в размере их десятикратной стоимости.

Диллингер закрыл последнюю тетрадь, отнес бумаги назад в рубку и аккуратно разложил вещи на столе в том порядке, в каком они были. Наступит день, когда у народа Лангри появятся свои историки. Они изучат и проанализируют эти документы, и имя О'Брайена начнет кочевать по Галактике в написанных сухим языком фолиантах, читаемых одними лишь историками. Нет, этот человек заслужил большего.

Но, может, на Лангри память о нем будет жить долго в устных преданиях. Может, и сейчас местные жители, сидя вокруг костров, рассказывают легенды о деяниях О'Брайена и повторяют некогда сказанные им слова. А может, и нет. Чужаку трудно вникнуть в такие тонкости, особенно если он офицер военного космофлота. Это дело специалистов.

Диллингер бросил прощальный взгляд на лежавшие на столе незатейливые реликвии, сделал шаг назад и по всей форме отдал честь.

Он вышел из космолета и заботливо прикрыл дверь тамбура. Здесь, в глубине леса, сумерки сгустились быстро, но аборигены терпеливо ждали его, стоя в тех же почтительных позах.

— Надо думать, вы прочли те записи, — произнес Диллингер.

Казалось, Форнри даже испугался.

— Нет!..

— Понятно. Так вот, все, что можно было узнать о нем, я узнал. Если еще жив кто-нибудь из его родственников, я постараюсь поставить его или ее в известность о том, что с ним произошло.

— Благодарю вас, — сказал Форнри.

— А не прилетал ли сюда еще кто? Не жил ли с вами еще кто-нибудь, кроме него?

— Нет, только он один.

Диллингер кивнул.

— О'Брайен был поистине великий человек. Не уверен, что вы до конца это понимаете. Мне думается, спустя какое-то время именем О'Брайена у вас будут названы деревни, улицы, здания и тому подобное. Но он заслужил памятник по-настоящему грандиозный. А не стоит ли именем человека, которого вы знали и чтили, назвать планету? Вам следовало бы назвать свою планету О'Брайен.

— О'Брайен? — переспросил Форнри. Он непонимающе взглянул на остальных аборигенов, потом снова повернулся к Диллингеру: — О'Брайен? А кто он такой, этот О'Брайен?

Очнулся Михаил Носков в машине «Скорой помощи». Рядом, пытаясь прощупать его пульс, сидела женщина в белом халате. У изголовья — Алла. Едва заметные при дневном свете коричневые пятна на ее лице сейчас проступали особенно отчетливо. Ни голоса, ни даже шепота Аллы не было слышно. Лишь по движениям побелевших губ Михаил уловил: «Миша, Мишенька, как же это?.. Ведь у нас скоро маленький будет…»

Михаил устало прикрыл глаза, прислушался к боли. Она затаилась где-то внутри, изредка давая о себе знать короткими злыми укусами. Не ждал он того подлого удара, не заметил…

Носков подошел к придорожным кустам, где прятался незнакомый парень, крикнул:

— Эй, малый, ты что там затаился? А ну вылазь!

Молчание. Только тлеющий огонек сигареты выдавал присутствие человека.

— Кому говорят — выходи!..

И сразу после этого удар — предательский, подлый… Нет, не сразу. Вышла мать, он что-то крикнул… Что же он крикнул?.. «Мама, зови скорей отца… пусть принесет воды…» Воды!.. Воды!! Воды!!!

Михаил облизал шершавым языком сухие губы, умоляюще взглянул на медсестру. Та медленно покачала головой: нельзя.

…Словно огромное жало гигантской осы внезапно впилось в его живот. В первое мгновение Михаил даже не понял, что произошло. Но преступник с силой рванул рукоятку ножа кверху, и только крепкий армейский ремень помешал сделать рану еще шире…

Носков бежал к дому согнувшись, неловко зажав живот руками, и чувствовал, как горячая и липкая кровь просачивается сквозь судорожно сжатые пальцы. У него еще хватило сил взобраться на крыльцо, но открыть дверь Михаил уже не смог. Перед глазами поплыли огненные круги, ударил в уши тугой набатный звон, и он, задыхаясь, рухнул на ступеньки лицом вниз, жадно хватая посиневшими губами ставший почему-то разреженным воздух…

— Считайте! Считайте дальше! — слышится над головой требовательный мужской голос.

— Шесть… семь… восемь…

Удушливо-сладкий запах эфира мягко обволакивает голову, невыносимо хочется спать.

— Считайте! Считайте! — твердит тот же голос.

— Одиннадцать… двадцать три… четырнадцать…

— Приготовить зажимы! Скальпель! — Это было последним, что услышал Михаил перед тем, как погрузиться в долгий операционный сон…

Меня будит длинная заливистая трель звонка, я открываю глаза и слышу деликатно приглушенный голос нашего шофера Геннадия Спирина: «Вы уж не сердитесь, Анна Викентьевна, срочно нужен, меня дежурный послал…»

Мать впускает Спирина в квартиру, ворчливо предлагает раздеться, затем говорит:

— Как хотите, Гена, но без чашки кофе я вас обоих не отпущу. Никуда ваши преступники от вас не денутся!.. — Она отправляется на кухню варить кофе, а я приоткрываю дверь своей комнаты.

— Гена, заходи! Что там стряслось?

— Тяжкое, Дим Димыч! В вашей зоне таксиста порезали. Вчера в двадцать три часа на Гончарной.

— Грабеж? — невольно вырывается у меня.

— Непохоже. Пиджак с деньгами не тронут.

— Свидетели есть?

— Мать таксиста. Видела преступника издали…

— Значит, таксист заезжал домой?..

Тихонько вошла моя старушка, стараясь не греметь посудой, расставила на столе чашки с кофе, тарелки с бутербродами. Видимо, она слышала последние слова Гены — остановилась у дверей, заинтересованно ожидая продолжения.