Завернув за угол, Хельги и Залима оказались отрезанными от великолепного вида на дворец кагана, однако ничто не мешало им любоваться прелестью окруженных садами храмов. Впрочем, путники меньше всего обращали внимание на окружающие их красоты — привыкли, да и не до того было. Вот наконец показалась и баня, расположенная почти сразу же за синагогой, широкая, приземистая, с узкими деревянными колоннами, выкрашенными в белый цвет. За баней угадывалось длинное двухэтажное здание — корчма или постоялый двор, с амбарами, изгородью и коновязью, где молодой ярл и привязал коня, оставив его на попечение мгновенно выбежавшего из корчмы слуги.

Один из прохожих — мелкий, плюгавый, в длинном сером плаще с накинутым на голову капюшоном, — заметив слезающего с коня ярла, поспешно отвернулся и ускорил шаг.

Ярл же вслед за Залимой обошел баню слева и, пройдя через сад, полный сливовых деревьев и яблонь, оказался на другой стороне улицы — если в этом многолюдном, застроенном как попало городе вообще были улицы. Уже стемнело достаточно для того, чтобы не бояться чужих нескромных глаз. Впрочем, Хельги их не очень-то и боялся, просто не хотелось подводить Халису, к которой он испытывал… нет, не любовь — он всё-таки любил Сельму, — а некое чувство восторженности, восторженного обожания даже, — так гораздо позднее верные рыцари будут обожать свою даму сердца. Интересно, зачем он понадобился Халисе?

Подойдя к стене, они остановились напротив высоких платанов, что, закрывая луну, тянулись к темному небу. Стояла тишина, лишь изредка нарушаемая криками ишаков и руганью припоздавших прохожих. Залима тихонько постучала в маленькую, незаметную с улицы, дверцу. Та быстро открылась, словно их тут давно поджидали. Какой-то здоровенный, но несколько оплывший мужчина с дряблым безбородым лицом — по всей видимости, евнух — молча поклонился и, тщательно заперев калитку на железный засов, пошел впереди, освещая дорогу небольшим факелом. Узкая дорожка, аккуратно посыпанная песком, вилась меж прудов и садовых деревьев, огибая тщательно подстриженные кусты. Впереди, за кустами, маячила черная громада дворца.

— Пришли, — обернувшись, прошептала Залима, подходя к узкой деревянной лестнице с резными перилами. — Иди, там тебя ждут. Иди же!

Красавица Халиса ждала молодого ярла, нетерпеливо расхаживая по своим покоям, обитым бархатом и шелком. Толстый персидский ковер приглушал шаги, давая возможность хорошо слышать то, что происходило снаружи. Вот где-то там, во дворе, послышался голос Исидара… вот скрипнула лестница… что-то произнесла Залима, уже здесь, рядом…

Халиса быстро скинула халат, оставшись в узком, расшитом золотом лифе из зеленой парчи и в полупрозрачных шелковых шальварах, едва прикрывающих бедра. Высокая грудь молодой женщины томно вздымалась.

Чуть скрипнула дверь…

Войдя, Хельги-ярл очутился в низком, но довольно просторном помещении, освещаемом лишь парой светильников на высоких бронзовых ножках. Приторно пахло благовониями. Прямо перед ярлом, рядом с курильницей, на широком, устеленном желтым бархатом ложе, заложив за голову руки, лежала полуобнаженная богиня и, казалось, спала. Длинные черные ресницы ее чуть подрагивали, в такт дыханию трепетно вздымался живот, крупная жемчужина украшала пупок, и пламя светильников отражалось в ней дрожащими зеленоватыми сполохами.

Подойдя ближе, ярл опустился на край ложа…

Игорь Акимцев, опутанный проводами и датчиками, вдруг улыбнулся во сне, вызвав недоумение дежурной сестры. Неземная красавица неожиданно явилась ему в грезах, полуголая, спящая, с иссиня-черными, как вороново крыло, волосами, разметавшимися по парчовым подушкам, с точеной талией и высокой грудью, прикрытой зеленым, усыпанным золотом и драгоценностями лифом. В пупке красавицы что-то блестело. Жемчуг, догадался Акимцев. Открыв глаза, женщина улыбнулась и, чуть привстав на ложе, протянула к нему руки. Глаза ее — темные, словно омуты, с взбалмошными золотистыми искорками, — смотрели откровенно призывно. Игорь хорошо знал цену подобным взглядам. Наклонился, провел рукой по животу незнакомки… Впрочем, незнакомки ли? Кажется, кое-кто эту женщину не так уж плохо знал. Руки красавицы сомкнулись на шее Игоря… Игоря? Тот не стал больше ждать — всё было и так предельно ясно — и, обняв женщину, впился губами в ее чуть приоткрытые губы. Руки скользнули с талии на спину, поднимаясь всё выше… Интересно, где здесь застежка?

— Подожди! — прошептала Халиса и, грациозно изогнувшись, сняла через голову лиф, обнажив грудь с коричневатыми затвердевшими сосками. — А еще говорят, варяги не знают вкус поцелуя. — Быстро сбросив шальвары, она лукаво взглянула на Хельги. — Ну, целуй же меня еще, целуй!

И молодой ярл сломя голову бросился в кипящий омут страсти…

Он покинул покои красавицы уже под утро, когда за рекой, во дворце кагана, послышалась гортанная перекличка утренней стражи. Солнце еще не взошло — был тот самый час, когда в природе всё затихает, не слышно ни шороха, ни щебета птиц. Провожаемый Залимой, молодой ярл проскользнул в узкую дверцу ограды и, оглянувшись, направился к бане.

— Вон же он, вон! — указывая на него, быстро зашептал Истома Мозгляк, прячущийся за платанами вместе с приказчиком купца Вергела Иматом.

Да, не зря они сегодня сходили в баню: договорились относительно бен Кубрата, Езекии и Ладиславы, жаль вот, помыться не пришлось. Как только Истома рассказал Имату о красивом молодом варяге, который, оставив лошадь у коновязи, удалился в сопровождении мелкой девчонки в сторону дворца каган-бека, сердце приказчика не выдержало. Имата уже больше не интересовала ни баня, ни Истома с его просьбой о помощи с продажей сукна, ничего. Только одно — этот демон, варяжский ярл, снова встал на его пути в борьбе за красавицу Халису! Ибо к кому же еще пробирался варяг, таясь под покровом ночи? Уж ясно, что не к старой морщинистой Самиде, старшей жене каган-бека. Халиса… Эх, Халиса! Что же ты играешь мужчинами, словно волны Итиля щепками? Выбери одного… Хотя, наверное, если б не было этого варяга, то он, Имат, был бы единственным! Единственным… Не считая, разумеется, старого дурня каган-бека.

— Я убью его, — прошептал Имат побелевшими от ненависти губами. — Убью, клянусь Тенгри!

Истома искоса взглянул на него и усмехнулся. То, что он случайно встретил у бани того, за кем было поручено следить князем Дирмундом, вовсе не вызывало никаких особых чувств. О том, что молодой ярл проживает на постоялом дворе старого Хакима, что слева от перевоза, Истома узнал еще пару недель назад. Несложно было вычислить, варяги — не иголка в стоге сена, даже в десятитысячном Итиле. Уж слишком выделялись. Так что, узнав ярла, подходивший к бане Истома набросил на голову капюшон и поспешил скрыться — так, на всякий случай, вдруг да вспомнит его молодой варяг, столкнувшись взглядом. Есть у ромеев про то хорошая пословица — береженого Бог бережет. Выслеживать Хельги не было у Истомы никакой надобности — знал, что сидит спокойно ярл со своими людьми на постоялом дворе Хакима и до весны уходить с Итиля не собирается.

Вот только зря он, Истома, сболтнул о ярле Имату. Так, к слову пришлось в разговоре. Приказчика аж передернуло всего, видно, прикипел, дурак, к дочке Вергела, которая, говорят, любимой женой самого каган-бека стала. А этот полудурок Имат… ха, да и Хельги тоже… Истома ухмыльнулся. Ну и придурки оба! Бабу поделить не могут, которая, самому глупому ишаку ясно, никогда никому из них не достанется, и не надо ей от обоих ничего… кроме одного — похоти. Ну, это ей, дочке Вергела, хорошо, а эти-то что? Суют головы волку в пасть! А ежели донесет кто каган-беку? Спалятся вмиг оба! Что не очень-то выгодно: за молодым ярлом пока только следить велено, а на приказчика имел Истома кое-какие коммерческие виды.

Далась им эта хитрая девка! Если уж на то пошло, и Истоме она кое-что обещала за свое спасение из рук шайки Лейва Копытной Лужи. Правда, можно считать, обещание свое выполнила — расплатилась красивой рабыней-девственницей, которую он же, Истома, вместе с напарником Альвом Кошачьим Глазом когда-то похитил в лесах у Волхова. Потом вот получил обратно в виде платы за услугу. Удачно продал. И теперь должен убить! Обещал Имату. Само собой, не за просто так — за три ногаты — «тяжелые дирхемы», как их здесь называют. Что ж, надо убить — убьет, дело знакомое. Вот ведь судьба у девки — правду говорят: не родись красивой, а родись счастливой. Некоторым, правда, везет, вон как Вергеловой дочке — и красавица, и умна, и женой каган-бека стала… Только вот в похоти ненасытна. Потому — тоже погореть может. Ну и пес с ней, лишь бы этих двоих за собой не утянула, хотя бы до весны. Весной тронется Хельги-ярл в путь, за ним и Истома с Альвом, и всякие там Хаконы да Копытные Лужи.