— Что же, и в обед начали уже переходить?

Пичкарь пристально всматривался в незнакомую форму: три красных квадратика в зелёной петлице. Прикинув в уме звание, сказал:

— Мы свои, пан… хочу сказать, товарищ старший лейтенант, совсем свои.

— Конечно же, свои, — усмехнулся командир. — Все свои. Ночью идут с малыми детьми, а у венгров — минные поля. Видно, большая беда гонит, если, рискуя жизнью, всей семьёй границу переходят. А вот — пожаловали в полдень. И страху, выходит, уже никакого…

— А мы страх за теми горами оставили…

— То-то и оно…

Командир добродушно ворчал, но пока расспрашивал, успел распорядиться, чтоб их накормили. Затем вышел проводить беглецов к машине:

— Поедете в город, там ваших много собралось…

Подошёл к Пичкарю поближе, заглянул в лицо.

ЇВроде бы коллеги мы с тобой, пан-товарищ Пичкарь, — сказал командир. — Тоже был пограничником?

Откуда вы знаете? — удивился Дмитрий.

В прошлую субботу один старичок привёл двух девчонок. Сказывал: «Ожидайте хорошего хлопца — пограничника…» Ожидали, как обычно, ночью, а ты решил, значит, поспеть прямо к обеду…

Здесь, на западных бастионах Советской страны, предгрозовая тишина не вводила людей в заблуждение. Потоки беженцев, спасавшихся от страшного фашистского нашествия, только усиливали напряжение. Но закарпатцы отправлялись все дальше на восток, и ужасы, тревоги оставались позади.

Вот когда жалел Пичкарь, что не шибко грамотен — школа его прошла на чужих пастбищах, потом вместо ручки пришлось топор держать в руке, а то — и винтовку. Новый мир быстрее открывался тем, кто имел больше знаний. Но в Советской стране Дмитрий не почувствовал себя одиноким. Даже казалось поначалу, что это просто счастье такое выпадает — встречается столько участливых друзей. А вскоре он понял: здесь, в стране трудящихся, люди не привыкли быть равнодушными к судьбе других.

И вот началась война.

Память просеивает сквозь сито времени случайные встречи, оставляя на поверхности самые драгоценные. Тронешь их воспоминаниями — сразу заблестят, оживут события… Вот мелькнуло бледное, худощавое лицо кадровика из далёкого леспромхоза на востоке, где Пичкаря устроили на привычную для него работу. Кадровик часто приходил к рабочим в общежитие, усаживался у раскалённой печки. Беседовал и с Дмитрием: расспрашивал его про Карпаты, верховинские села, Родниковку. Когда Пичкарь заводил разговор о фронте, кадровик нервно закуривал:

— Погоди немного…

Откуда было знать, что кадровик присматривается к этому лесорубу, прощупывает характер? Однажды у печурки, слушая рассказы Пичкаря о родном Закарпатье, Иван Степанович — так звали этого человека — вдруг затянул простуженным голосом:

«Верховино, світку ти наш,

Гей, як у тебе тут мило…»

По его щекам пошли красные пятна:

— Были у меня хорошие друзья, тоже… лесорубы.

— В Карпатах?

— Да нет… В другом краю. Там было очень жарко. Тем не менее они пели свои песни.

Пичкарь удивлённо поглядывал на кадровика. Покрасневшее лицо собеседника стало каким-то молодым, и, казалось, был он где-то далеко-далеко…

— Вот так-то, камрад… Лесорубы — они всякие песни знают. Сейчас спать тебе пора, а завтра продолжим…

Но не пришлось выслушать продолжение рассказа Ивана Степановича: кадровика увезли в больницу, а Пичкаря вызвали в контору. Там военный сообщил, что в Бузулуке формируется Чехословацкая бригада.

— Мы получили насчёт вас ходатайство, так что считайте — все в порядке, — сказал он Дмитрию.

— Кто же — если не секрет — ходатайствовал?..

— Отдел кадров леспромхоза.

Шофёр лесовоза, подкинувший Пичкаря на станцию, сдержанно вздохнул:

— Повезло тебе. Дмитрий согласился:

— Конечно, повезло: начальник отдела кадров оказался тоже лесорубом…

— Лесорубом? — хмыкнув, переспросил шофёр. — Не совсем так. Он и партизанил, воевал с Колчаком, потом бил фашистов в республиканской Испании… Под Гвадалахарой прострелили лёгкие, поэтому болеет: месяц на работе, два — лежит в больнице. Сыновья на фронте…

Человеку трудно самому заметить, как у него меняется характер. В дни войны — тем более не до самоанализа. Ещё труднее уловить, как на изменение твоего характера влияют обстоятельства — особенно, когда ты живёшь в напряжённом ожидании самого важного, чего хочешь добиться. В сложные обстоятельства попадал и молодой верховинский лесоруб, с различными людьми он встречался, часто даже не зная, какое влияние потом окажут эти встречи на его судьбу. И когда Дмитрий Пичкарь нёс обычную солдатскую службу на войне, ему порой казалось: вот здесь, во второй десантной бригаде Чехословацкого корпуса, идущего дорогами сражений вместе с Красной Армией, — и есть его главная точка… И только позже он поймёт, что все, им прожитое, — и в горном селе, и на западной границе Чехословакии, и в далёком леспромхозе на востоке, — все это. было лишь началом настоящей его биографии. Шёл 1943 год…

В столовой висела большая карта, исколотая разноцветными флажками. Пичкарь всегда смотрел на них взволнованно — ведь каждый флажок отмерял километры до родного дома. Только по прямой их, эти километры, отсчитывать было ни к чему… Спустя полтора года, уже увидев вдалеке синие Карпаты и даже прикинув, за сколько дней можно бы добраться домой, до Родниковки, Дмитро убедится, что на войне самый близкий путь к родному дому — далеко не тот, что самый короткий, если смотреть по карте.

Сначала ему дали отделение, потом взвод: пополнение в корпус все прибывало. Пичкарь обучал новичков обычному солдатскому делу: бесшумно и быстро ползти между кочками, молниеносно вскакивать, колоть серо-зелёные чучела, карабкаться по крутой стене… Да и сам учился: десантник должен был набрать нужное количество парашютных прыжков, овладеть всеми действиями в тылу противника, в том числе радиосвязью, и вообще пройти в короткий срок то сложное искусство, которое потом сохранит ему жизнь и позволит выполнить задание… Закончил специальные курсы связистов-десантников — «без отрыва от фронта».

Пичкарю доставалось больше других курсантов. Ведь часто бывает, что самым серьёзным и усердным людям поручают больше. Однажды его вызвал командир батальона:

— Принимай женский взвод, надо обучить наших связисток… военному порядку. А то ходят как на вечер танцев…

Сказал и покосился: как будет реагировать?

— Есть принять женский взвод, — ответил Пичкарь.

Но его невозмутимость была, конечно, внешней. Вечером в казарме не давали проходу:

— Привет женскому генералу!

— Дмитро, а откуда командир узнал, что ты дал обет остаться холостяком?

— Чудак, он же в биографии написал: «Не женат и не буду…»

Огрызаться не было никакого смысла. Дмитро лишь улыбался. Может быть, вспомнил в эти вот минуты храбрую девушку Анну, которая переходила с ним границу?

Окажется, и это задание было не случайным. Комбат — потом признается:

— Ну и выдержка у тебя, ротный![10]. Честно говоря, я бы не смог с этими юбками возиться…

Но это, конечно, ещё далеко было от испытания. Войдут они в самый ад войны, когда будут драться один на один с фашистскими танками, сбивать клятую «раму» под Проскуровым, выкуривать немцев из предгорий Карпат… Но и тогда будет Пичкарю казаться: подвиг — впереди.

Когда фронт приближается к родному селу, и солдат шагает с этим фронтом — разве он обращает внимание на то, что ему трудно, холодно? Унылый, надоедливый подосенний дождь казался светлым майским ливнем. В такой дождливый день под Коломыей Пичкаря вызвал командир, объяснил задачу:

— Пойдёшь за «языком». Напарника себе подыщи. Только учти — «язык» нужен знающий. Глупого не бери. Умного притащи.

— Как же я узнаю — умный или дурак? Политбеседу с ним проводить, что ли?

— Это уж твоё дело. Вчера мне разведчики доставили одного такого — глазами хлопает, трясётся: «Гитлер капут, их бин арбайтер…»[11] Все они теперь — арбайтеры — неизвестно, куда фашисты девались… Ничего, кроме номера своей части, не знает. А этот номер нам давно известен. Мне нужны на перевале у высоты 115 огневые точки, понял?